Приятный болгарский табак, не дерёт горло как «Беломор». Хорошо! Анжела мечтательно откинула голову, но взор её упёрся в серый бетон верхнего балкона. В плохую погоду его щербатил дождь, и меленькие кусочки потихоньку-помаленьку отваливались, падали и крошились под ногами Анжелы и родителей. Но сегодня жарко палило солнце и на небе ни малейшего намёка на дождь. Анжела перевела взгляд в сторону улицы. Кроны высаженных лет двадцать пять назад деревьев, ровесников первых местных девятиэтажек, слегка покачивал ветер. Они уже поднялись выше восьмого этажа, и она могла созерцать только подрагивающие от лёгкого городского бриза листочки. Они уже не такие масляно-зелёные, нежные, сочные как в начале лета, а стали приобретать грязноватую окраску. Скоро и вовсе некоторые из них начнут желтеть. «И чего Илонка не любит дачу, вот я бы с ней съездила, у них там бор рядом, походить среди сосен, подышать глубоко свежим, не задымленным городским, чистым лесным воздухом, какое удовольствие!» А тут сиди, пока Павлик не свистнет, в этих стенах.
А ведь и они были в радость. Пока Машка не родилась, в общаге трамвайщиков маялись, одна комната на троих, потом на четверых. Анжела помнила, когда её торопливо спроваживали спать: «Всё, спатеньки, дочка!»; после короткой паузы начинала скрипеть родительская кровать и сдержанно постанывала мать. Анжела слышала и не понимала, ей потом объяснил один доброжелатель сопливый, когда Машка появилась на свет, а с ней и ночные вопли. И вот она перешла уже во второй класс, когда въехали сюда. Казалось, рай земной, Машка поначалу спала с родителями. У Анжелы была своя комната, могла ли она о таком мечтать годом раньше? Да уж! Анжела затушила сигарету, бросила бычок в бездну, и вовремя. Сзади скрипнула дверь большой комнаты, раздались шаги отец вернулся с работы, что-то рановато сегодня.
А, ты тут, Анжелка, забацай-ка мне яичницу! произнёс он своим скрипучим голосом и повернулся к выходу.
«Наверное, в тубзик завалился. Анжелка, забацай мне яичницу», передразнила отца и послушно поплелась к плите.
Рановато ты сегодня! разобравшись с яйцами, буркнула Анжелка.
Халтурка нам с начальником хорошая попалась. Вот он на радостях и отпустил меня на два часа раньше. А ты чего такая хмурая? поинтересовался отец. Поджав свои худые ноги, он пристроился на табуреточку в уголке тесной кухни. Из всей одежды на нём остались лишь фиолетовые семейные трусы и майка. Зато в руке он уже держал пятидесятиграммовую стопочку. Жизнь хорошая штука.
Опрокинул, выдохнул, закусил хлебом с килькой, тут же налил вторую и развил тему:
Вот посмотри на меня, на маму. Живём как культурные люди, в большом городе, в чистоте. Деньги зарабатываем, ну, мать, правда, не особо, зато у меня со всеми делами вполне прилично выходит. А мой двоюродный брат, дядя Серёжа, коровий навоз, между прочим, из фермы вывозит на тачке. Накидает вилами и вперёд. А дочка его старшая коров доит колхозных, каждое утро в пол-шестого должна быть на работе: корова ждать не будет. Ей не вталдычишь ничего про всякие обстоятельства. Вот. А ты куксишься.
Да не кукшусь я, пап, с чего ты взял? Анжела водрузила горяченную сковороду на подставку. Яйца аппетитно скворчали, аж самой захотелось.
Куксишься, я вижу. А, правда, чего ещё надо все удобства, балкон с видом хорошим, не в тесноте. Помнишь общагу?
Анжела кивнула.
То-то же! О, яишенка! Ну спасибо, дочка, спасибо. Заморю большого такого червяка!
«Сейчас он выпьет третью, потом выкурит беломорину на балконе и завалится спать, а вечером будет допоздна пялиться в ящик. И так каждый день. Разве это жизнь? Неужели о таком он мечтал, когда вырвался в столицу из деревни? Папка мой, папка. Не хочу так! Скорей отсюда! Чего там Павлик молчит? Попробую ещё разок».
6
Телефон Павлика снова не отвечал. Врубила любимый «Наутилус»: «Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой!» Павлик по-прежнему молчал долго, однообразно и безысходно. Анжела давно была готова к выходу: бровки подведены, наведён марафет вокруг глаз, губы накрашены и при полном параде польские джинсы и изначально дешёвенькая синяя курточка, которую Анжела сама облагородила, пришив белую бахрому. Анжела-то готова, но вот уже почти семь часов, отец просыпается. Слышно, как скрипит под ним кровать зашевелился, сейчас встанет курить, мать вот-вот придёт, нагруженная сумками. Поэтому обычно гораздо раньше, чтобы не ругаться лишний раз с матерью, Анжела сбегала из дома. И в это время они уже были вместе, вдвоём: или в кино, или в парке, или в «Молодёжном», или у кого из ребят. Всегда, а тут от него ничего, и его дома нет. Куда он мог подеваться? Договаривались ведь как обычно! А вдруг что-то случилось? Да что могло случиться?
Могло, резко рубанула она. «А вдруг он за той, рыжей глистой плоскогрудой, задумал ухлестнуть, как он её глазами ел в прошлый раз!» Анжела внезапно ощутила незнакомое ранее чувство. Кровь прилила к вискам, дыхание участилось, она опустила голову, уставившись в какую-то точку на паркетном полу, и долго-долго не отводила взгляд от неё. Тысячи мыслей пронеслись под тяжёлой шапкой её каштановых волос. «Она, точно она, ещё улыбалась в его сторону, а когда я возвращалась из сортира, они оба пялились друг на друга и улыбочки милые у обоих. Он, помнится, даже приподнял бокал в её сторону. Ух, я тебя, стерва рыжая!» Анжела инстинктивно сжала кулаки и почувствовала, что теряет рассудок: «Я тебе зенки-то выцарапаю, паскудница поганая! Да чего там зенки! Дай только встречу! А где? А там же!»
Поглощённая планами мести сопернице, едва не уследила за временем. Оно текло без остановки, а стоило бы смыться, пока мать не появилась. Куда валить прямо сейчас, этого она абсолютно не представляла, но уходить нужно срочно. Быстрыми, точными движениями поправила причёску (два рубля заплатила), ещё раз бросила взгляд в зеркало подвела реденькие брови и, не попрощавшись с отцом, вылетела из дома. И тут же, на лифтовой площадке, столкнулась нос к носу с матерью: «Привет, мам, уборку сделала, папу накормила, в институт готовилась. Ой, щас лифт уедет. Пока!» Ошеломлённая таким кавалерийским наскоком мать даже рот раскрыть не успела, только из-за закрывшихся дверей до Илоны донеслось: «Ты когда дома будешь-то?» Притворилась, что не расслышала. У матери в двух руках авоськи, она на кнопку нажать не успела. И лифт погрохотал вниз.
Там, внизу, Анжела выскочила на площадку и, прежде чем выйти наружу, воспользовалась зеркальцем, опять поправила сбившийся в суете локон, выпрямила спину и с гордо поднятой головой прошествовала мимо бабсобранья так называли коллектив неустанных смотрительниц подъезда. Чтобы видели, чтобы знали Анжела всегда в форме, всегда на высоте. Вчера вечером, когда Анжелка вся расхристанная и здорово поддатая возвращалась домой, бабсобранье уже передало пост алкашам, а тем самим было всё равно. Нет, не всё равно, приглашали присоединиться. «Да пошли вы на !» процедила сквозь зубы Анжелка. Тех послать легко, а вот этих нельзя они формируют общественное мнение подъезда, они же матери при случае донесут: «А Анжела ваша-то такая и сякая!» В этот раз на бабсобранье желаемый эффект произведён. Сзади до Анжелы донеслось шушуканье, что-то вроде: «как выглядит-то!»
Анжела, не оборачиваясь, двинулась по аллейке в сторону автобусной остановки и прямо перед ней, ну невесть откуда, выросла высокая, худощавая фигура Павлик, совсем необычно для себя одетый: в чёрном пиджачке, с галстучком поверх белой сорочки и в идеально выглаженных брючках. Но это не всё: в руке он держал букет из трёх гвоздик и протягивал его Анжеле.