Не знаю, давай ближе к делу. Виктор Сергеевич рассматривал свои крупные, познавшие тяжёлый крестьянский труд, руки. Он их по-хозяйски возложил на стол бывшего коллеги. В чём конкретно проблема?
А вот в чём. В этом году лапы ректора дотянулись и до вступительных экзаменов. Вроде как нельзя больше ставить «галочки» в списках поступающих, ну не «галочки», но ты понимаешь. Раньше можно было договориться с кем-нибудь в приёмной комиссии, или просто так, или услуга за услугу, теперь фигушки. Теперь все боятся. Времена, говорят, изменились. А что времена, что изменилось? Люди-то всё те же остались, страна-то та же! Перестройка, перестройка. А жить-то всем надо, без различия на всякие идеи, которые нам спускают сверху. Кушать всем надо, и не просто хлеб с малом, а желательно ещё и с икоркой, ничего не изменилось! с неожиданной для себя горячностью заговорил Вершинин.
«Видать, за живое задело», улыбнулся кончиками губ Виктор Сергеевич.
Выражайся ясней, я так понимаю, что выход есть.
Есть, дорогой мой, есть. Я покумекал и нашёл его, то есть не я один, как ты догадываешься: все эти перетряски затронули многих. В общем так, излагаю коротко, Вершинин глубоко вдохнул.
«Давно бы к делу перешёл», терпение Виктора Сергеича иссякало. Его уже изрядно утомили все эти «вокруг да около» любимые темы взяточников. Так они градус повышают. Значение себе накручивают.
Вот, схема такова: первый экзамен, а твоей медалисточке, по идее, хватит. Первый экзамен на факультете международных отношений принимает не так много преподавателей, человек восемь-десять. Естественно, они все друг друга знают. Поэтому договариваться нужно с кем-нибудь из них, но обязательно, чтоб надёжный был, тут Вершинин погрозил жирным у основания и от того почти треугольным указательным пальцем в потолок, дальше они сами разберутся.
Так есть этот надёжный?
Есть, дорогой мой, есть. Но, если я тебе это устраиваю по дружбе, Вершинин скромно отвёл взгляд в сторону, то там надобны денежки. Понимаешь, деньги, бумажки презренные. Я же говорю, ничего не изменилось по большому счёту.
Сколько ? рявкнул Виктор Сергеич, его начал выводить из терпения бывший коллега.
Много, дорогой мой. Что ты хочешь? Страна переходит на товарно-денежные отношения. Уже не хозрасчёт, а, как нас учили на политэкономии, банальный капиталистический расчёт. Тысячу рублей, и это ещё немного, зачастил Вершинин, по-прежнему пряча глаза, меня уверяют, что они между собой тоже делятся. И ещё, говорю тебе, это немного. У меня сначала двести долларов попросили. Я говорю: «Вы что, спятили? Это же с ходу уголовка, статья!» В общем, сошлись на тысяче рублей.
Виктор Сергеич выругался не вслух, вспомнил недавний разговор: «Вот тебе и Одесса, вот тебе и одесский нархоз».
Хорошо, Коля, хорошо. Только чтобы точно! За такие деньги нельзя обещаниями кормить. Тут надо, чтобы надёжно!
Конечно, конечно, дорогой ты мой, что ты? Надёжней не бывает. Фирма даёт гарантии! ляпнул Вершинин и спохватился, но поздно. Он аж съёжился, ожидая ответной реакции гостя.
«Так и ты туда присосался! просёк Виктор Сергеич, испепеляя взглядом бывшего подчинённого. Ну кто бы сомневался? Следовало сразу догадаться. Да ладно, всё равно некуда деваться».
Шучу, конечно, сразу заюлил Вершинин, никаких фирм нет.
Не о них речь, Виктор Сергеич многозначительно постучал пальцами по столу, конечно, нет. Хорошо, завтра завезу. Но только чтобы точно!
Точно, точно, дорогой ты мой.
Вершинин поднялся, чтобы проводить гостя до двери, но Виктор Сергеич коротким жестом остановил его:
Не надо, сиди. Бывай здоров! и резво повернулся к выходу, бывший коллега даже не успел руку протянуть на прощание.
На обратном пути Виктор Сергеевич всё никак не мог успокоиться. Аж в толстый зад зиловского самосвала едва не влетел на проспекте Вернадского. Резко остановился, да так, что прохожие на оживлённой улице отреагировали на визг тормозов, зеваки застыли на месте, и самые любопытные чуть не подбежали к остановившейся машине. Виктор Сергеевич замахал руками одному сойди с дороги, отвали! А в голове роилось безостановочно: «Ах, мерзавец, ах прохвост, проходимец хренов! Нет, надо же, и жене презент соорудил, чтобы меньше зудела: смотри, мол, какой я заботливый да шустрый, и своей выгоды, негодяй, не упустил! На рестораны с девочками отстегнёт! Интересно, сколько экзаменатору там останется? Или экзаменаторам? В их системе круговой поруки сам чёрт ногу сломит!»
Единственное, в чём поверил Виктор Сергеевич новоявленному «фирмачу», так это насчёт долларов. Не такой человек Вершинин, чтобы сильно рисковать, не такой: трус он, всегда был трус, трусом и остался. Наверняка сам уговаривал «коллег» не лезть в валютные афёры, это ведь тема «конторы», там всё очень серьёзно, вдвойне опасно. «Ну, ладно, Бог с ним, наконец стал успокаиваться Виктор Сергеевич, завтра сниму деньги в сберкассе, жене не скажу, пускай не знает до поры до времени. Главное Илону протолкнуть, и больше в этот кабинет не ходить и не видеть эту противную жирную физиономию!»
4
Папа с мамой умотали на дачу. Наконец-то! Илона давно ждала этого события. Экзамены остались позади, аттестат в кармане и медаль сияла позолотой на нижней полке финского секретера. Целую неделю она дома одна: нет, не одна, с Руфиной. Никто не приоткроет дверь её комнаты в девять утра, когда папа уже уехал на работу и приспевала вторая очередь завтрака. Никто слащавым, тягучим, как конфеты тянучки, голоском не позовёт её к столу: «Илоночка, вставай, моя деточка, пришло время завтракать». Никто не станет донимать всякими вопросами: «Ну почему ты не пойдёшь погулять с подружками?», как будто её ждали в дворовой песочнице; или: «Илоночка, почему ты не сходишь на Москву-реку, не позагораешь хоть немного?». Никто не упрекнёт за полуночничание наедине с Мопассаном и Руфиной, пристроившейся к ней бочком. Она сама встанет, сама приготовит себе завтрак, сама, если захочет, договорится о встрече с Анжелкой. Сама пойдёт загорать и даже искупается (забыв о мамином категорическом: «Ты что? В Москве-реке брюшная палочка!») и будет там воевать полотенцем с переливающимися на солнце капельками воды, прилипшими к её стройному телу. Ужин себе тоже приготовит сама, и до трёх часов ночи будет слушать битлов и читать Мопассана. И так целую неделю. Неделю одинокого счастья!
Родители исчезли на восемь дней, оставили Илоне холодильник, набитый продуктами, и красненькую бумажку с сумрачным изваянием вождя мирового пролетариата. И это была свобода! Илона давно, когда вышла из возраста песочниц и детских площадок, невзлюбила дачу. Там было скучно, неинтересно, один телевизор на всех, по которому всегда показывали программу «Время», тесные комнатки, нудные соседи и вечные комары с мухами. А её таскали туда каждое лето: «Свежий воздух и запах соснового леса тебе очень полезны!» А ещё были полезны прогулки по этому сосновому лесу, собирание грибов: «Смотри, Илоночка, какой красавец, какая шляпка, какая ножка!» И Илоне полагалось восхищаться. Она знала: мама сама терпеть не могла грибные выходы, но жертвовала собой ради приобщения доченьки, то бишь Илоны, к природе. «Ребёнок должен быть развит разносторонне!» И вот только в этом году, словно в подарок за золотую медаль, ей позволили одностороннесть, и она осталась дома.
Один раз в день, с завидной регулярностью мама интересовалась: «Как ты там? Не скучаешь? Чем занимаешься? Что ты ела?» Илона заученным тоном, стараясь скрыть накатывающее раздражение, отвечала: «Нет, не скучаю: хожу на речку, гуляю с подружками-одноклассницами, утром готовила себе манную кашу, на обед у меня куриный бульон, яичница с сосисками и гречкой, на полдник фрукты, на ужин бутерброды с сыром и ветчиной, чай, перед сном стакан молока». Всё, как учила мама. На самом деле, бутерброды Илона трескала и на завтрак, и на обед, и на полдник, яблоки грызла, сидя за книжкой, вместо чая по пять раз на дню варила кофе, а яичницу с жареными сосисками готовила себе среди ночи, когда голодный, урчащий живот не давал уснуть. Потребление манки и гречки свела к нулю, придётся Илоне, дабы не попасть в отчёт маминому инспекторскому глазу, перед приездом родителей часть этих ценных продуктов отправить в мусорное ведро. Но это потом, а пока можно жить в своё удовольствие.