Прошли годы, состарились Полина и Гаврила, друг за дружкой ушли в мир иной, а когда хоронили их, то вились над крестом пять белых птиц, садились на холмик и ворковали.
Встречают их сами ангелы небесные, говорили люди, Хорошими были они людьми, светлыми. Вечная им память!
Такая-то она жизнь, и горе испытать даёт, и радостью одаривает. Всяко в жизни бывает, да только надо жить, несмотря ни на что, да помнить, что всё к человеку возвращается и добро, и зло. Всякая гадость вернётся тебе во стократ, и всякое добро тоже. Всякое дело, всякий поступок записывают ангелы в книгу жизни, в которой есть каждый из живущих на земле, и после смерти человека с каждой души спросит Бог по той книге. Ничего нет у Бога напрасного ни радости, ни горя.
Аглашин лес
Белёсая муть разлилась по-над рекою. Зябким туманом заволокло плакучие ивы да кусты с тонкими корявыми пальцами, мшистые камни, скользкие и мокрые, что пытались выползти из воды на берег, но не смогли, да так и остались навсегда лежать на кромке между рекою и песком. Тревожные волны, рождаемые ветром, набегали на камни, разбивались о них, жалуясь на что-то горько, и шепча с тоской, и вновь уходили назад. Ветер был слаб, чтобы разогнать туман, но достаточно силён, чтобы донести голоса и звуки тех, кто обитал в этом тумане.
Аглая, стояла на берегу, едва различимая в густой, молочно-серой пелене, и сама похожая на призрака в этом плывущем и клубящемся тумане, и жадно вслушивалась в звуки, приносимые ветром. Короткий всплеск раздался под купающей свои висячие косы в воде ивою. Аглая вгляделась в белёсую муть, но нет видать то рыба пучеглазая вынырнула на миг из волн, ударив плавником по серой воде. Птица вскрикнула тревожно в тумане, шум крыльев пронёсся над головой ведьмы, и вновь стихло всё.
Аглая, закусив нижнюю губу, смотрела, сощурившись в туман, вся оборотившись в слух.
Где же он? Скоро, глядишь, и туман развеется, что напустила я с полночи, по ночной мгле, а он и не торопится.
Но вот, зашевелились вдруг высокие камыши, закачались, зашуршали, зачавкала тинистая жижа там, где в зарослях застоялась вода, пахнуло болотом и сыростью, прелым тряпьём и рыбным духом, и из камышей показалась склизкая серовато-зелёная рука с перепонками промеж длинных, как тонкие ветки, пальцев. Рука застыла на миг, а затем согнула указательный палец, и медленно поманила Аглаю. Та тут же шагнула вперёд и торопливо подошла к зарослям, что были выше её роста.
Наконец-то, недовольно и строго сказала она, Что ж так долго? Скоро, глядишь, рыбаки набегут, да бабы с бельём. Я тебя с зари жду, продрогла вся, вымокла насквозь в тумане. Уже, небось, бабка Кутыриха проснулась, сейчас всё высмотрит, ей и туман не помеха, даром, что всё плачется о своих хворях. Глаза, что у ястреба.
Из кустов показалась вторая рука, вместе с первой они раздвинули камыш, и на свет Божий выползло, чавкая и плюхая, нечто, похожее на громадного слизня, что водились на огороде у бабки Кутырихи, чей дом стоял аккурат у реки, да поедали её кочаны с огурцами. Обрюзгшее, складчатое тело, покрытое серой, с зеленовато-синими, как у утопленника пятнами, кожей, переваливалось, перекатывалось волнами, оставляя за собой на мокром песке канавку, будто волокли здесь тяжёлый мешок. Бесформенная туша оканчивалась неким подобием рыбьего хвоста с тремя плавниками на конце, а с другой стороны к ней приляпана была большая круглая голова, словно кто-то, лепивший это существо устал под конец, и приставил её к туловищу, как попало, на авось. Там, где у людей растут волосы, на голове этой прилипли ракушки, сгрудившись и намертво сросшись с хозяином, в раковинах копошились моллюски, а промеж них ползали водяные черви, запутавшись в прожилках тины и водорослей.
Голова, свесившись набок, глянула маленькими круглыми глазками, что расположились на извивающихся беспокойно отростках, на Аглаю, стоявшую напротив, в намокшем, прилипшем к телу платье, вздохнула тяжело жабрами, что расположились по бокам, и, открыв одну из складок, оказавшихся огромным «от жабры до жабры» ртом, произнесло:
Насилу вышел из воды, тяжко мне нынче дышится, погодка не товойная была намедни. Жара проклятая, всю силу высосала. На дне отлёживался, зарывшись в холодный ил.
Ты мне зубы не заговаривай, погрозила ему ведьма, Принёс то, что просила?
А как же, только сама знаешь, за всё плата нужна. Чем отплатишь за работу?
Существо высунуло из своего рта-щели длинный синеватый язык и жадно облизнулось.
Петухом чёрным, кивнула в сторону Аглая.
Там, на песке, почти у самой воды лежал мешок, в котором что-то барахталось и билось.
Существо повернуло отростки туда, куда указывала девушка, воззрилось жадно на добычу.
Поближе поднеси, тяжко мне, не доползу туда, прочавкало оно в ответ.
Погоди, исперва проверю, то ли принёс.
То, то, нетерпеливо затрясся Водяной, Петуха давай, есть хочу.
Рыбы тебе не стало что ли? усмехнулась Аглая.
Надоела рыба, вкусненького хочется, облизнулся тот.
С твоими запросами скоро и чёрных тварей в деревне не останется, всех тебе перетаскала, да вон, братцу твоему, Лешему.
За всё нужно платить, всему своя цена и плата, вновь зачавкал Водяник.
Что есть, то есть, согласно кивнула ведьма, Твоя правда. Ну, давай уже, что там у тебя.
Обитатель речных глубин да тёмных омутов пошарил в своих многочисленных складках, вынул, наконец, из них то ли сучок, то ли камушек-обкатыш, и протянул девушке. Та взяла его в руки и придирчиво оглядела:
Что-то неприглядный какой-то.
Так ведь не первый день, чай, на дне лежал, где ж я тебе свежего возьму, с весны никто не утоп!
Объеденный весь, скривила губы Аглая, Из него и свечи, небось, не выйдет, нечему гореть-то.
Налимы поели, развёл лапищами с перепонками Водяник.
Да не сам ли ты погрыз, пока нёс?
Водяник отвёл виновато мутные белёсые плошки:
Есть уж очень хотелось.
Аглая усмехнулась:
Ладно, время поджимает, спасибо тебе.
Держи вот, награду-то, как условились, она подкинула трепыхающийся мешок, и Водяной, жадно схватив его, пополз с невиданной прытью обратно в камыши.
Раздался всплеск и хозяин речных омутов ушёл на дно вместе с угощеньем.
А говорил сил нет нынче, ведьма пожала плечами, Ишь, как учесал, только плавник засверкал.
Она подобрала подол длинного платья и принялась подниматься по скользкому от росы склону наверх, к деревне.
Беда у них в деревне случилась, пропал мальчонка Гришанька пяти годочков всего от роду. Оставили родители его на меже, пока в поле пахали, всё он тут сидел, игрушками своими деревянными играл, медведем да зайцем, а тут оглянулась мать а сыночка и нет. Рванулась она к тому месту а там лишь трава примятая, да следы ведут по тропке к лесу. А следы-то не человеческие, вроде как ноги босые, но с когтями длинными, такими, что в землю втыкались, и что ещё интересно шиворот-навыворот те следы шли, задом наперёд, будто спиной к лесу бежали. Бросились, было, тятька с матерью искать сыночка. Туда-сюда сунулись. Бегали, кликали, кричали, звали, да где там Нет давно Гришаньки, унесла его нечисть лесная. Прибежали родители на поклон к Аглае, что в деревне за ведьму слыла, в ноги повалились, глазами безумными засверкали, в грудь себя забили:
Не доглядели, помоги! Сыночек единственный, первенец наш, Гришанька, пропал.
Сурово глянула на них Аглая, головой покачала:
Что ж ты языком-то своим, дура молола надысь?
Баба в плач.
Не ты ли сама дитя своё в руки Хозяину Лесному отдала, когда выругалась «Леший тебя побери»?
Вскочил мужик на ноги, отвесил бабе оплеуху, а ведьма снова головой качает:
А ты что же, хозяин? Почему крест на сына не надеваешь? Ведь он крещёный у тебя, а креста не носит, вот и унёс его Леший, возымел свою силу.