Образ гадающей Светланы безошибочно узнается, разыгрываемый в шарадах одном из любимых развлечений дворянских домов. Так, в первом номере газеты «Листок» за 1831 год автор заметки, описывая только что прошедшие святочные вечеринки, рассказывает о шарадах, которые были на них представлены. В одной изображалась «Светлана перед зеркалом»:
Любезная дочь хозяина <> в сарафане сидела перед зеркалом; грусть, борьба между надеждою и страхом изображалась на лице ее: она гадала. Глаза, устремленные на стекло, в котором должна была отразиться будущность, наполнились слезами и наконец закрылись [181, 42].
М. И. Пыляев в очерке о праздниках, проводившихся в первой половине XIX века в доме одного из «петербургских крезов», подробно описывает инсценировку «шарады в лицах» со словом «баллада», где этот жанр также был представлен «Светланой» [см.: 257, 177178]. Слово «баллада» с явной отсылкой к «Светлане» в 1819 году разыгрывалось и в доме Олениных, причем участниками этой инсценировки были сам Жуковский, Пушкин и Крылов [см.: 348, 179].
Постепенно, в ходе усвоения и вхождения в жизнь, текст баллады сгущался в сознании читателей в пластический образ в образ героини, сидящей перед зеркалом. Наиболее известный пример его живописного воплощения картина Карла Брюллова «Гадающая Светлана», созданная им в 1836 году28. На картине изображена девушка с русой косой в русском сарафане и кокошнике, сидящая перед зеркалом и смотрящая в него испуганным напряженным взглядом. Картина эта отнюдь не иллюстрация к балладе Жуковского (по крайней мере, не только иллюстрация), а воссоздание уже существовавшего в общественном сознании образа. Подтверждением тому являются многочисленные литографии по мотивам гадания Светланы в святочных номерах периодических иллюстрированных изданий второй половины XIX начала XX века. Например, литография неизвестного художника в первом номере журнала «Развлечение» за 1865 год [260, 12] или же юмористический рисунок С. Ю. Судейкина во втором номере «Нового сатирикона» за 1915 год [218, 8]. Образ этот был подхвачен и поэтическими текстами. Примером может послужить стихотворение, напечатанное без подписи в новогоднем номере «Всемирной иллюстрации» за 1895 год:
1Лидия Чарская в повести «На всю жизнь. Юность Лиды Воронской» (1913) постаралась передать чувства и ощущения гадальщицы глазами своей любимой героини:
постепенно бесчисленные огни свечей сливаются передо мной в два горящие факела глазам больно от режущего острого напряженного взгляда, но оторвать его от таинственной глади зеркала я уже не в силах Таинственная гладь приковывает меня к себе. Теперь я вся одно олицетворенное напряжение Вся моя душа, мысли всё перешло в зрение. Время забыто!.. Окружающая обстановка перестает существовать для меня Дум уже нет в голове ни одной Далекий бесконечный коридор между двумя слившимися огненными стенами и всё И на этом заканчивается моя мысль [349, 239].
Примерно то же самое, согласно Жуковскому, переживает в балладе его героиня. Вспоминает Светлану и молодой Владимир Набоков (Сирин) в стихотворении 1924 года «Святки»:
185186Так Светлана, героиня баллады Жуковского, превратилась в символ гадающей на святках девушки. Именно ее и ее подружек видит Марина Цветаева, записывая в автобиографическом очерке 1934 года «Дом у Старого Пимена»: «то же самое, что Раз в крещенский вечерок, и ведь главное те же девушки!» [347, 125].
Вспомнил Светлану (правда, не в связи с гаданием) и Николай Заболоцкий в своей иронической поэме 1928 года «Падение Петровой», где «приятная глазу» «красотка нежная Петрова»
269Несмотря на стремительно понижающийся после Октябрьской революции интерес и к Жуковскому, и к святочному ритуалу, этот образ-символ в первые десятилетия советской власти все еще продолжал напоминать о себе, время от времени отсылая читателя к прославленной балладе. С такой отсылкой мы встречаемся в юмористическом рассказе В. Тоболякова «Неувязка», опубликованном в 1939 году в журнале «Крокодил», где гадающую Светлану вдруг вспоминает «комбайнерка Марфа»:
Восемнадцатилетняя Марфа вернулась после новогодней встречи в клубе домой.
А почему ж не погадать? сказала сама себе Марфа. Очень просто погадаю. Зеркало есть. Поставлю свечу Если уж я комбайнерка, так и не погадай
Придвинув электрическую лампу, долго смотрела в зеркало, но ничего, кроме себя, не увидела. Вздохнула:
Хорошо это было жуковской Светлане гадать. А у нас теперь и свечи нигде не доберешься. Разве это свеча? Полуваттная лампа в сто свечей Ясно, со ста свечей никакого гаданья получиться не может!.. [327, 6].
«Молчалива и грустна милая Светлана»
Чем же можно объяснить такой успех и такую популярность героини баллады, столь сильную эмоциональную реакцию читателя на созданный Жуковским образ? «Светлана»-текст и Светлана-героиня не просто понравились читателю они пленили, они совершенно покорили его, о чем свидетельствует хотя бы высказывание С. П. Шевырева:
А вот за полунемочкой Людмилой, которую похитил жених-мертвец, явилась в сарафане русская красавица Светлана, на святочном вечере, и загадала свою сердечную думу в зеркало, и совершался дивно-страшный сон ее, и увлекал в мир мечты сердца дев и юношей [366, 84].
У Жуковского Светлана милая, обаятельная, прелестная, идеальная, притом что она почти ничего не делает на протяжении всего балладного сюжета. «Сильно и глубоко чувствующая, но пассивная, не способная к борьбе и протесту героиня, черпающая утешение в религии, таким рисовался поэту идеал русской девушки», писала Р. В. Губарева [100, 195]. И это точная характеристика образа. Вначале о Светлане говорится, что она «молчалива и грустна». Потом подружки просят ее спеть подблюдную песню она отвечает, что готова «умереть в грусти одинокой». Когда им удается наконец уговорить Светлану погадать «С тайной робостью она в зеркало глядится», «Робость в ней волнует грудь, / Страшно ей назад взглянуть, / Страх туманит очи»; «Подпершися локотком, / Чуть Светлана дышит»; «Робко в зеркало глядит».
Остальное сон. Но и во сне героиню не покидает страх: «Занялся от страха дух»; «Сердце вещее дрожит; / Робко дева говорит»; «Пуще девица дрожит», «Входит с трепетом, в слезах»; «Под святыми в уголке / Робко притаилась»; «Что же девица?.. Дрожит» Эта характеристика Светланы повторяется, как видим, многократно, свидетельствуя о поразительной пассивности, инертности героини: она все время робеет и дрожит, практически бездействуя, и все же пленяет, совершенно покоряет читателя, покоряет своей робостью и смирением. Объясняется это и обаянием выбранной для нее поэтом позы позы гадальщицы, в которой обычно изображали Светлану, и очарованием грустной и молчаливой девушки, покорной своей судьбе.
Обаятельность героини поддерживается и усиливается авторским отношением к ней автор ее любит. «Очень привлекательна в балладе эта авторская любовь к героине, неизменное и сердечное авторское сочувствие к ней», пишет Е. А. Маймин [182, 40]. «Милая Светлана», «красавица», «моя краса», «радость, свет моих очей», «Ах, Светлана, что с тобой?» теплота, исходящая от автора, буквально окутывает Светлану. Отношение поэта к героине передается и читателю. Секрет этой очарованности читателя Светланой старается объяснить С. П. Шевырев:
Светлана представляет тот вид красоты в русской поэзии, для которой нет выражения ни в какой немецкой эстетике, а есть в русском языке: это наше родное милое, принявшее светлый образ <>. Для Жуковского милое совершилось воочию в его Светлане [366, 117]. (Курсив С. П. Шевырева. Е. Д.)