Родился я в деревушке в средней нашей полосе. Туда хоть электричество и провели, да только со снабжением была полная беда. Жили в основном своим хозяйством, так что хлеб, помню, мать в печке пекла. А в соседней деревне доживал свой век старый-старый, чуть ли не земский еще врач: один на всю округу. Мне было тринадцать лет, когда родителя меня с какой-то хворью к деду на подводе привезли. Хворь он вылечил, а я в его избе увидел книги по медицине: атлас анатомический, помню, огромный, ну и всякое такое. И вот, не поверишь: каждый почти день, после школы, в осень по грязи, зимой по снегу, шагал я в соседнюю деревню по лесной дороге и часами сидел у доктора в избе, книжки по медицине читал. Домой он их брать не разрешал, да мне и самому интереснее было у доктора спросить о том о сем, чем самому во всех мудреных терминах разбираться. Так и повелось: садился я за длинный такой деревянный стол в его горнице, открывал книгу, а сам по большей части не читал вовсе а ждал, когда старик усядется напротив и начнет мне все простыми словами объяснять. Детям обычно сказки рассказывают, а мне лекции по физиологии устраивали. Я как завороженный сидел, щеку подперев: кругом глухомань, лес шумит, а я про зрительные нервы, устройство сетчатки или про слизистую оболочку, рот открыв, слушаю.
Иван говорил неторопливо. Приятель следил за историей, не перебивая, и на некоторое время даже перестал вертеть головой на девушек.
Потом старик все-таки позволил мне некоторые свои книги по общей медицине домой брать. Я их проглатывал как приключенческие романы и менял на другие. Особенно нравилось, не поверишь, про пищеварительный тракт: я себе весь живот пальцами прощупал, доискиваясь, где кончается кишечник тонкий, а где начинается толстый. Потом обнаружил, что пальцы довольно точно чувствуют каждый орган, и рассказал об этом старику. Тот, помню, хмыкнул и еще кое-что мне пояснил про внутреннее устройство.
А родители?
Иван пожал плечами:
Отец у меня с утра до вечера занят был по хозяйству, так что и меня вовсю задействовал. Гляди, показал он Семену ладони, сколько лет прошло, а кожа так загрубела, что мозоли, наверное, никогда уже не сойдут.
Это у тебя от атлетики, не согласился Семен. Всё твои гири да гантели: вот и натер.
Натер, конечно, да на старое легло, уточнил Иван. Отец, бывало, крикнет: «Наруби дров!». Я книжку положу, час или полтора колуном помашу и снова за науку. Он мне: «Настрогай реек, забор подновим!» я опять всё сделаю, лампу зажгу и сяду читать. Отец понаблюдал такое дело с годик и решил, что нужно мне в город ехать, учиться на врача. Тем более, я в поселке всем диагнозы начал ставить и лечение определял, будто по учебнику. Мать к соседям меня отправляла, будто настоящего доктора, я и шел с серьезным видом, аспирин прописывал
Семен засмеялся.
Но этим дело не обошлось. Мой земский доктор, видимо, что-то в себе почуял перед смертью, и говорит: давай, научу тебя животных препарировать. А то, говорит, помру и навыки свои не передам. Взяли мы, помню, лягушку (я ее в пруду поймал, дело летнее), он набор хирургический принес и досконально все показал. Я за неделю наловчился так, что половину пруда к нему в избу перетаскал. Не только брюшко, но и позвоночник у лягушек вскрывал, спинномозговые корешки разглядывал.
А на кошках не пробовал упражняться? осведомился Семен с улыбкой.
Отчего же, и на них, родимых, практиковал А потом захворала одна дворняжка у соседей, дед мне и говорит: определи, говорит, что там у нее случилось, и давай, лечи.
И что?
Стал я ей лекарства, растолченные с водой, давать, а она возьми да подохни. Может, от старости, а может, от болезни, теперь не скажешь. Дед завел меня к себе в избу, посмотрел в глаза а на мне лица нет. «Вот, говорит, что значит: ошибка в лечении Запомни, сынок! В твоих руках чужая жизнь, не имеешь права ею не по-божески распорядиться!..».
Мне лет-то всего, прикинь, пятнадцать и было. Помню, ревел я тогда с горя, словно мы человека потеряли, а дед и не собирался меня утешать чтобы крепче запомнилось. Потом посадил напротив и говорит: скоро, дескать, я тоже помру, поэтому обещай мне: когда станешь хорошим врачом или большим начальником, то обязательно вернешься сюда, в нашу деревню, и наладишь здесь хорошую медицинскую службу. А иначе, говорит, я зря тебя всему учил.
Я, со слезами еще на глазах, отвечаю: клянусь! Тогда дед, представь, берет бумагу, ручку, и заставляет меня эту клятву черным по белому написать. А в конце, не поверишь, вместо подписи протыкает мне безымянный палец иголкой для анализа крови, выдавливает каплю и прикладывает мой палец к бумаге. Я, говорит, этот листок Богу покажу, а если нарушишь клятву, гореть тебе в Геенне огненной!.. И убирает бумагу в свой сундук.
Представь, что все это значило для мальчишки: чистой воды заклятие! Я, во-первых, от страха чуть языка не лишился, а во-вторых, точно понял: назад мне хода точно уже нету
Это я сейчас, после курса психиатрии, понимаю: доктор тот очень грамотно дал мне установку, и такую мощную мотивацию создал, буквально закодировал меня, что все остальное оказалось переподчинено этой цели. И правильно сделал! Я тогда все дисциплины, которые для института требовались, так вызубрил, что на одни пятерки поступил из деревни-то приехавши! Над учебниками ночами сидел, боялся, что если не сдам, меня сразу в печку на вилах потащат!
Приятели захохотали, не сдерживаясь.
Но потом, когда все на свои места встало, все еще смеясь, продолжил Иван, меня, поверь, действительно потянуло в родные края. И не просто так, а с той самой целью. Я ведь на хирургии вполне навострячился
Да слыхал, уважительно отозвался Семен. Даже шефу на операциях ассистируешь.
Ну, бывает иногда, заскромничал Иван. У меня пальцы такими чуткими стали, что я легко нервы шью. Не говори никому: я в Павловский институт хожу, во-он туда, на стрелку Васильевского Иван показал рукой через Неву, правее Ростральных колонн. Там лаборатория есть, где нейроны исследуют. Под микроскопом работаю.
Он искренне радовался, рассказывая обо всем этом, а у Семена лицо становилось все более грустным.
Так что через двадцать лет, закончил Иван, буду я заведовать районной больницей и при этом делать в Москве уникальные операции. Свое обещание, которое тому деду дал, обязательно выполню: открою в каждом, даже самом маленьком поселочке нашей губернии медпункт, с доктором и медсестрой. А иначе гореть мне в Геенне огненной и очень мучиться по этому поводу.
Каждая медсестра обязательно должна иметь параметры: девяносто шестьдесят девяносто, продолжил его мысль Семен.
Трепач ты, доброжелательно отозвался Иван. У меня, между прочим, фамилия Боголюбов, что означает: отношение ко мне там, наверху, самое приязненное. Бог меня любит Поэтому все обязательно получится.
Включая, конечно, и штатных медсестер, захохотал Семен. Слушал я тебя, слушал, и, представь, появилась у меня мысль.
Наконец-то, съязвил Иван. Сколько лет все ждали, и вот оно: случилось!.. Какое, друзья мои, сегодня число? Отметим в календаре, ведь событие и впрямь выдающееся: Семену Ильичу Журавлеву, студенту мединститута, в голову пришла мысль!
Семен с серьезным и одновременно комичным видом внимательно оглядел сокурсника:
Позвольте все-таки довести до вас единственную, но в силу этого очень важную идею Врачи твоего профиля, готовые отрезать и срастить заново кости, нервы, мышцы или стенки брюшной полости, нужны человечеству словно воздух. Потому что люди не умеют ходить по земле: они все время падают или для развлечения бьют друг друга по лицу и ломают при этом собственные пальцы. Но, выступая в качестве несостоявшегося терапевта, могу сообщить, что вся прочая наша медицина, кроме, я извиняюсь, хирургии, идет по категорически неверному пути, занимаясь не профилактикой болезней, а чем?..