Алина Либерман
Гобелен судьбы
Никола проснулся от запахов ванили, корицы и тыквы. Опять мать колдует над сезонным вареньем. Такое ни одному кондитеру в Градолесье не удаётся, поэтому к завтраку харчевня всегда набита битком. Отец всегда у матери на подхвате во время готовки, а Никола встречает и обслуживает посетителей. Позднее из кухни прибегает отец и вместе они разносят пышущие теплом осеннего утра румяные оладьи, тонкие блины и нежные сырники в сметанной шубе. И этот день вряд ли будет отличаться от других.
Никола спустился со второго этажа родного терема.
Доброго раннего! чмокнул мать в припудренную мукой щёку и хлопнул отца по плечу.
Доброго! отозвались родители.
В котелке булькало янтарное тыквенное варенье. Мать помешивала жидкое блинное тесто и нашёптывала ему песенку-заклинание, чтобы ни единый блинчик комом не свернулся. Каждое её заклинание находило своего слушателя: молоко долго не скисало, сливки сами отслаивались да в кувшин по специальному желобку стекали, сметана получалась жирная да густая, а тесто, если замешано на молоке, всегда получалось нужной консистенции, да так, что в блинном ни комочка, для оладий пышное и густое, для пирогов поднималось на глазах.
Мать своими продуктами гордилась и покупателям всегда приговаривала:
Детки-то у вас пойдут здоровые, красивые. Видали, какой у меня богатырь! То-то же, на своей сметане взращён!
Мамочки благодарили и спешили кормить малышей, молодки смущались, мол, рано мне ещё деток, я для себя беру, а мальчишки причмокивали, предвкушая трапезу. Мать улыбалась каждому и для своего детины крынку свежей сметаны отложить не забывала.
Никола и правда был здоровым крупным румяным парнем, улыбчивым и широким. По харчевне да в самое людное время лавировал он с подносами между столиков бочком, чтоб никого не задеть и ничего со стола не смахнуть. За то и прозвали его посетители Никола-Бок. А он и не противился, улыбался да подмигивал.
Когда время завтрака окончилось, Никола с отцом нагромоздили горку грязной посуды.
Теперь до обеда передышка, грохнул отец подносом о стол. Пойду листья приберу, а то снег повалит, нечего им под сугробами гнить.
Да не забудь картошке и лучку напомнить, чтоб кожуру сбросили. сказала мать. Сегодня к обеду много нужно, руками не поспею.
Отец кивнул. Это была его особенность. Как мать с молоком да тестом управлялась, так отец с растительностью. Шепнёт клубню, он с себя одёжку и скинет. Попросит луковицу, и шелухи как не бывало. Мать уж и забыла, как слёзы над луком лить. А помидорчики да яблочки как быстро румянцем от его ласковых слов наливались!
А ты, Николка, загляни в погреб, попросила мать. Там, видать, мышь завелась, мешки с мукой погрызла. Заведи-ка мышеловку, чтоб не повадно было.
Никола вздохнул, да делать нечего. Не любил он этого живых существ изводить, да как матери объяснишь. Пошёл в погреб через трапезную. Сейчас там никого, только столы со скатертями, расшитыми дубовыми и кленовыми листьями, опустевшие хлебные корзинки, деревянные скамьи, ещё не остывшие от тепла посетителей, да сундук с остатками тыквенной выставки. Скоро мать и эту тыкву в варенье превратит. Сменит тогда её ель-красавица, что отец в кадке вырастил. Украсят её к празднику пряниками, леденцами да орешками. По весне же отец ёлочку к сестрицам в грунт высадит. Много их в лесу за эти годы прибавилось. Ровно семнадцать по числу Николиных годков.
За окном отец бродил по двору, размахивал руками да шевелил губами, а вслед его движениям слетались в кучку листья. Все, что ветер по двору разбросал, отец приструнил. Вот так, кто-то с граблями по двору бегает, а отец одними словами да руками справляется. Никола так не умел. Он вздохнул и помахал отцу из окна, тот ответил. От его движения листья вихрем взвились в воздух, приветствуя сына их предводителя.
Никола спустился в подвал. Нижняя ступень отозвалась радостным скрипом. Керосинка осветила ряды банок с вареньем и маслом на полках, бочонки с мёдом у стены и развалившиеся по периметру пузатые мешки. Мышь тут и правда похозяйничала: от одного мешка шла дорожка белой пшеничной пыли, от другого сероватой ржаной, тут жёлтая кукурузная, там вперемешку гречневые да овсяные хлопья.
Ишь набезобразила! выдохнул Никола облачко пара и поёжился.
Он поставил лампу на полку, потёр подмёрзшие ладошки и полез искать мышеловку.
Топ-тук-ток пронеслось за спиной. Никола обернулся. Только кончик серого хвоста и успел заметить юркнула мышка за мешки с фасолью.
Ну, проказница! пыхнул Никола и продолжил ковыряться в ящике. Шла бы ты по-хорошему, думаешь, хочется мне убивцем-то быть? Ну поставлю эту душегубину, ну попадёшься ты. И чего? Дружки твои набегут, снова ставить? Или батя отраву заставит разбросать, с него станется. Разбросать-то не сложно, да только против природы это.
Из глубин ящика блеснула металлическая пасть мышеловки, как и мысль в голове у Николы.
Заведу-ка я кошку! гаркнул он в сторону мешков. Там, где кошки, мышей нет. Не поймает, так спугнёт, ага? И природе не противно!
Он хлопнул в ладоши и добавил:
Но ты лучше убегай подобру-поздорову, а то ведь жалко дурынду, кошкин-йод!
Никола сунул мышеловку поглубже, закидал молотками, гвоздодёрами и прочим инструментом, собрал веником весь беспорядок, прихватил крынку сметаны с полки и, на ходу накидывая телогрейку и кусачую шапку, выскочил в прохладный, сухой, шелестящий листвой полдень.
Градолесье переливалось оранжевым и бардовым. Солнце пробивалось сквозь верхушки теснившихся друг к другу деревьев, золотило их последние, ещё не слетевшие листья, и гладило черепичные крыши притаившихся в подлеске домов. Там, где толпились сосны и ёлки, домикам доставалось меньше света, но хозяева, в особенности по вечерам, одаривали их свечными огоньками и керосиновыми фонарями. Частым гостем у таких горожан был дед Захар. Будучи искусным свечником, он умело управлялся с огнёмм. Его свечи не только горели ярче и дольше других, но ещё и не разбрасывали пламя по всему дому, не перекидывали его на окружающие предметы и не представляли никакой пожарной опасности. Да что там, Захар был долгожданным гостем в каждом доме кто ж откажется от заговора на пожаробезопасность. Вот и сейчас дед топал навстречу, не иначе как с очередного заказа. На плече его болталась круглобокая сумка и от каждого шага то звонко, то глуховато постукивала.
Здорово, Никола-Бок!
Здравствуй! Чем гремишь?
Это я новые огнивушки настругал, дед выудил из сумки свечу длиной с пол локтя мягкого зелёного цвета и сунул в руку Николы.
В воздух, пропахший хвоей и прелыми листьями, проник аромат мятного чая из маминой глиняной чашки. Никола вдохнул всеми лёгкими и шумно выдохнул, прикрыв глаза от удовольствия. Свечник достал из сумки стеклянную баночку, всю округлую, даже на том месте, где должно быть донышко. Внутри свечка, поверх крышка с дырочками, душка из медной проволоки.
Погляди, какая нарядная, старик пристукнул ногтем по крышке, свечка выпустила ярко-жёлтый огонёк. Пристукнул другой раз, огонёк сделался рыжим, пристукнул третий алым, ещё разок и все цвета по очереди стали сменять друг друга.
Чудеса, протянул Никола.
То-то же! А в ночи она ещё и светит ярко. Захар и сам засиял. Это я к празднику соорудил. Смена года уж не за горами. Берёшь?
Сколько за такую? Никола зашарил по карманам в поисках колобашек.
Обожди, старик отобрал у Николы свечу и поставил на землю. Отходь и гляди, скомандовал дед и дунул на фитиль.
Пламя разгорелось, потянулось к самому солнцу и обдало Николу теплом, не хуже большого костра.