Мария поняла его состояние, провела пальцем по лбу, и тут же сердце Егора успокоилось, стыд испарился, пришло облегчение и понимание того, что произошло.
— Не казни себя, — шепнула женщина. — Это я виновата. Я знаю, что ты ее любишь, и… я все знаю, что происходит между вами. Я думаю, она простит.
Егор не ответил, пытаясь вспомнить лицо жены и не понимая, почему это не удается, полежал с закрытыми глазами, потом обнял ведунью… и все повторилось сначала! Только теперь они любили друг друга осознанно, медленно, отделяя каждую ласку от предыдущей и не давая урагану страсти увлечь обоих в быстрое падение и опустошение. Финальный взрыв эмоций получился мучительно сладким, оба получили невыразимое блаженство, умиротворение и радость, будто кто‑то огромный, как Вселенная, разрешил им заниматься любовью, не оглядываясь на условности и законы морали, и дал это разрешение, как награду…
И никто к ним в тренерскую комнату не зашел, хотя в спортзале за стеной слышались шлепки по мячу, а дверь комнаты оставалась не запертой на ключ.
В душ пошли вдвоем, так и не сказав больше друг другу ни слова. Лишь приведя себя в порядок, Мария повернулась к одевшемуся раньше Крутову и проговорила серьезно:
— Я не собираюсь отбивать тебя у твоей берегини, полковник, тем более, когда она в таком состоянии, но знай: если она тебя разлюбит, я найду тебя, где бы ты ни был, и уведу!
Кругов слабо улыбнулся, с одной стороны, чувствуя вину перед женой, а с другой — радуясь, что между ним и Марией произошло то, к чему оба стремились давно. Теперь он был уверен, что это должно было случиться и что вряд ли подобное произойдет еще когда‑нибудь.
— Ты слишком умна для семейной жизни, Маша. Я тебя долго не выдержу.
— Наверное, недаром говорят, что бабий ум — что коромысло: и криво, и зарубисто, и на два конца. Только Лизка твоя не глупее, разве что терпеливее.
— Почему ты не выходишь замуж? Ведь Ираклий умный мужик.
— Была я уже замужем, полковник, опыт имеется, и все больше убеждаюсь, что умные мужья не нужны. Нужны сильные, добрые и любящие. Все мои подруги, повыскакивавшие за умных, кто в разводе, кто брошен, кто живет с мужем по инерции, держась за него в страхе, что останется одна.
— Ты не боишься остаться одна? Брови Марии сдвинулись.
— Не понимаю твоей иронии, грубиян. Хотя, если честно… побаиваюсь. Мне ведь уже за сорок, это я только выгляжу так… несерьезно.
— Выглядишь ты на восемнадцать.
— Благодарю за комплимент, хотя в них и не нуждаюсь. Не читал нигде мнение алкоголика о женщинах? Молодая девушка для него — ну, прямо как дистиллированная водичка. Та, что постарше, пока ребенка не родила — вино молодое, играет еще. До тридцати пяти — портвейн настоящий: крепость, аромат и в ГОлову ударяет.
Тридцать пять — сорок пять — коньяк, да еще и марочный. До пятидесяти пяти — коньяк уже с лимоном, на любителя, так сказать, а потом…
— Лимон без коньяка, — засмеялся Кругов. — Я не пью крепкие напитки. Но готов согласиться на марочный коньяк. Ты не голодна? А то давай сходим в ресторан, поужинаем.
— Есть хочу ужасно! — призналась Мария. — Весь день в дороге. Веди в ресторан, если в твоей Жуковке есть приличное заведение.
— Не хуже, чем в твоем хваленом Новгороде, — передразнил ее Кругов.
Проходя мимо к выходу, он остановился, так как Мария не уступила дороги, покосился на нее, потом обнял. Она прижалась к нему на мгновение, посылая такой мощный призыв, что он едва устоял, чувствуя сладкое головокружение, но женщина тут же отодвинулась, как бы давая понять, что Егор все еще в ее власти, и шепнула:
— Больше никогда так не делай… Кругов усмехнулся, вышел первым, подождал ее и запер дверь тренерской.