Вслух же Ибриш спросил:
Вы с начальниками говорили?
Без толку, коротко отозвалась Светлана, и Ибришу на миг стало страшно от этого усталого безразличия в её голосе. Неделю назад, когда табор кишинёвцев загоняли в вагоны, обе сестры Бауловы вопили на конвоиров громче кочевых цыганок, доказывая, что они не таборные, что они московские, что они дочери актрисы Нины Бауловой и замначальника оперативного отдела ГПУ Максима Наганова Всё это было чистой правдой, но солдаты и слушать ничего не хотели и лишь хохотали, глядя на смуглых, черноглазых, босоногих девчонок в таборных юбках и кофтах
Светлана Баулова окончила педагогический техникум и работала в школе. Её младшая сестра осенью должна была пойти в десятый класс. И если бы они хотя бы догадались прийти в табор в городской одежде!.. Но сёстры захотели оказать уважение таборной родне и оделись по-цыгански. С ними пришёл Матвей приёмный сын Наганова, бывший беспризорник, который месяц назад вернулся из колонии и поступил в московскую лётную школу. Мотьке было девятнадцать лет, с его смуглой, бровастой, ехидной физиономии смотрели на мир чёрные, как горячая смола, блестящие живой и лукавой искрой глаза, и более цыганской физиономии нельзя было и вообразить. Сам Матвей в ответ на вопросы о своём происхождении только насмешливо пожимал плечами: отца он не знал, да и мать, «весёлую даму» из города Одессы, вспоминал с трудом. На улице к Матвею то и дело обращались на своём языке самые разные цыгане от артистов до босоногих, обвешанных детьми гадалок. И поэтому первая цыганская фраза, которой Матвея по его просьбе научили сводные сёстры, была: «Отъячь, мэ ракло[3]!»
В колонии Матвей познакомился с Ибришем молодым цыганом-кишинёвцем, «сидящим» за квартирную кражу. Через полгода Ибриш из колонии сбежал а этой весной они со старым знакомым случайно встретились в Москве и с изумлением обнаружили, что у них есть общие родственники: приёмная мать Мотьки была двоюродной сестрой мачехи Ибриша.
«Мы с тобой, выходит, по мачехам родня, во дела! хохотал Матвей. Чего только на свете не случается!»
Ибриш не возражал: русские цыгане, голосистые лошадники, ему нравились всегда. А когда он увидел Мотькину сестру Светлану
Она была моложе Ибриша на два года городская девушка в туфельках и изящном платье, со строгой причёской «валиком», в которой отливали воронёной синевой её тяжёлые, густые волосы. Ибришу хватило всего раз посмотреть в эти чёрные, чуть раскосые глаза с ярким, голубым блеском белка, увидеть ясную, открытую улыбку, услышать спокойный и мягкий голос, и он пропал. Пропал, отчётливо и безнадёжно понимая: эта девушка не для него. Нечего было и мечтать о том, чтобы Светлана ушла из городской квартиры в табор, сменила книги на потрёпанную торбу гадалки, а строгие платья и блузки на цветастую юбку и рваную кофту. Светлане не нужна была таборная жизнь. А сам Ибриш даже вообразить себя не мог в городе, вдали от коней, дорог, степи, шатров и чужих подоконников. Так жили его отец, дед и прадед, братья и друзья. Так жили все цыгане-кишинёвцы. И Ибриш не мыслил для себя иной жизни. И зачем богу вздумалось так глупо и жестоко пошутить, сведя вместе городскую девушку и таборного вора, ни Ибриш, ни Светлана не знали. И их прощальный разговор ночью, в таборе, возле умирающего костра, был полон горечи.
«Нет, Светка. Не хватало тебе с вором связываться. Если бы я твоим батькой был, то на версту бы к тебе такого не подпустил.»
«Скажи, но разве ты сам Ты никогда не думал о том, чтобы Ты же умный, Ибриш! Тебе нравится читать, ты учился в колонии! Те книги, что я тебе дала, ты прочёл за одну неделю! Все! Будь ты другой я бы не спорила, я знаю, какие вы таборные Но не ты. Нет, не ты! Как жаль, что всё вот так Что ты так и останешься»
«Останусь какой есть. Каким бог сделал. Ведь и ты другой не будешь.»
Они должны были расстаться наутро и больше никогда не встретиться. Но на рассвете цыган разбудили милиционеры, табор загнали в вагоны и вот уже неделю эшелон стучал колёсами, уходя на север, всё дальше и дальше от Москвы. Взрослым цыганам выходить из вагонов не разрешали, но детей отпускали побегать во время остановок, и те носились вдоль состава, щебеча между собой, встречаясь, разбегаясь, разнося новости Вскоре кишинёвцы уже знали, что забрали не только их табор, но и русских цыган, и котляров, и сэрвов, и ловарей
«Видать, по всей Москве ловили, как тараканов невесело шутили цыгане. Куда же нас теперь?»
От конвоя объяснений было не добиться: солдаты отмахивались от жалобного цыганского нытья и бурчали:
«Куда надо туда и едете»
Светлана сорвала голос, требуя начальника эшелона. Солдаты посматривали удивлённо, слушая правильную городскую речь таборной девчонки, но начальство так никто и не позвал.
Если бы хоть до телефона добраться! сквозь зубы пробормотала Светлана. Я бы дозвонилась отцу и всех бы сразу выпустили!
Как же, жди, выпустят они, присвистнул сквозь зубы Матвей. Это же тебе не из участка гадалок вызволять! Если такое дело началось, если всех цыган разом из Москвы увезли, батька ваш не поможет. Это, видать, с самого верху приказ был.
Да что же это может быть за приказ такой?! взорвалась Светлана и тут же умолкла, испуганно оглянувшись на спящих людей. Но никто не проснулся. И минуту спустя Светлана продолжала чуть слышно. Что это за приказ, если ни в чём не повинных людей загоняют в вагоны и везут неизвестно куда? Как скотину! Кто мог отдать такой приказ? Я уверена, надо разобраться, найти того, кто додумался до этого, и
Ох, Светка, закройся, тяжело вздохнул Матвей. Доигрались ваши, только и всего.
Что?.. задохнулась Светлана, забыв даже о ладони Ибриша, снова опустившейся на её пальцы. Что ты такое говоришь?! Мотька! Кто доигрался малые дети? Таборные бабки?! Да ты с ума, что ли, сошёл?! Повернулся же язык сказать такое
Ой, ну вот да! Повернулся и не отвалился! Мотька сел на нарах, по-турецки поджав под себя ноги, привалился спиной к стене, достал из-за уха окурок. Рыжий огонёк вспыхнувшей спички озарил сердитую физиономию парня. Эти ваши неповинные цыгане всю Москву замучили! Все окраины в таборах, плюнуть некуда! На Рогожской заставе под каждым кустом по цыгану кверху пузом лежит! По улицам толпами гадалки шляются! У киосков цыганята голые скачут, пляшут, на штанах виснут дай копеечку! Да ладно бы просили уже из рук выдирали! И харчи, и кошельки! Ну скажешь, не было? А были и такие, что по окнам лазили Ибриш, а вот что ты меня тыкаешь?! Тут что чужие есть? Вот и кончилось у начальства терпенье! Сгребли всю вашу шантрапу в вагоны и вывезли! Слава богу, что и впрямь не постреляли
Ибриш смотрел сквозь окно на бегущую за эшелоном голубую звезду.
Охраняют здесь плохо, не спеша выговорил он, и четыре головы разом повернулись к нему. Наша мелюзга вчера с болгарами говорила. Так те рассказывали, ихних четверо убежали. Молодые мужики с жёнами. По ним и не стреляли даже! Так что, Мотька, бери сестёр да дёргайте. Сейчас ещё день-другой пройдёт, охрана после болгар успокоится, и бегите.
А ты? шёпотом спросила Светлана. Я Я имею в виду вы? Ты, тётя Сима?
У Симки дети малые, ей не добежать. Голос Ибриша звучал ровно, словно он не понял, что означала эта короткая Светкина оговорка. А я её как здесь кину? Нет, я со своими останусь. А вам бежать надо. Патринку нам оставьте, мы за ней, как за родной, присмотрим.
Ай! вдруг вскрикнула Машка. Это Патринка вцепилась в её локоть горячими, неожиданно сильными пальцами. Ты что? Больно же!
Машка Не не бросайте меня Не хочу Нет
Дура! Нет, конечно! С ума сошла? Никуда мы тебя не бросим Машка, вскинув голову, гневно засопела. Светка, я Патринку тут не кину, как хочешь! Я с ней останусь, а вы с Мотькой бегите!