Жора-хлястик был вор-одиночка и потому «работал» на свой страх и риск, не получая доли из общего «котла», как было раньше, когда он состоял в воровской «артели» и делил с другими карманниками дневную выручку.
«Артель» давала известные преимущества в том смысле, что если в определенный день кто из карманников оставался без «улова», то он все равно получал долю из общего котла.
Но, несмотря на все это, Жора-хлястик не захотел оставаться в «артели». Ему надоели вечные ссоры из-за взаимных расчетов, традиционные пьянки после удачного дня, диктаторский тон «председателя артели» и весь этот воровской быт с частыми драками, игрою в карты, жадными, цепкими «марухами» и постоянным недоверием друг к другу не стал ли он «легавым», то есть осведомителем уголовного розыска.
Кроме того, Жора в глубине души давно уже сознавал, что ведет никчемную жизнь и что с этим пора кончать.
Но сейчас, направляясь к Белорусскому вокзалу с видом человека, совершающего свой утренний моцион, Жора-хлястик был в самом отличном настроении. Все радовало глаз и душу. И эта нарядная, залитая майским солнцем и только что вымытая специальными машинами улица, и радостная, веселая уличная толпа, и зеркальные витрины магазинов, и яркие краски вывесок, и излюбленный им кафетерий «Форель», где служила продавщицей веселая, кокетливая Люся, молоденькая шатенка со вздернутым носиком, охотно принимавшая ухаживания Жоры-хлястика, представившегося ей артистом-чечеточником Мосэстрады, и уже дважды ходившая с ним в «Эрмитаж», и, наконец, весь этот удивительный весенний день, полный свежести, улыбок и блеска глаз молодых женщин, звонкого смеха, веселых автомобильных гудков, трамвайных звонков, легкого постукивания высоких дамских каблучков и мягкого шелеста шелковых юбок, сливающихся в особую праздничную симфонию большого города.
На Белорусском вокзале, как всегда перед отходом дальнего поезда, царила веселая сутолока. Носильщики разгружали подходившие одну за другой машины с пассажирами, в киосках расхватывались свежие журналы и газеты, у буфетной стойки толпилась нетерпеливая очередь, бойко торговали продавщицы мороженого и первых весенних фиалок, во всех направлениях сновали женщины с детьми, солидные хозяйственники с толстыми портфелями и иностранцы, сопровождаемые носильщиками, тащившими за ними чемоданы с яркими наклейками, на которых были написаны на разных языках наименования разных отелей всех стран мира, с соответственными изображениями египетских пирамид, стамбульских минаретов, парижской Эйфелевой башни и венецианских каналов.
* * *
Жора-хлястик (настоящая его фамилия была Фунтиков) спокойно закурил, с удовольствием посмотрел на свои ярко начищенные ботинки редкого апельсинового цвета, купил перронный билет и вышел к уже поданному на платформу поезду.
У коричневого международного вагона он обратил внимание на какого-то иностранца с моноклем (это был Крашке), который тоже, видимо, пришел кого-то провожать, но еще не дождался уезжающего, и теперь нетерпеливо посматривал на часы. Фунтиков, не глядя ему в лицо, осмотрел его сзади, он большей частью «работал» по задним карманам. Иностранец медленно похаживал вдоль вагона» чуть повиливая бедрами. На нем были светлые фланелевые брюки с бежевым оттенком и светло-коричневый, в тон брюк, спортивный пиджак. Острый глаз Фунтикова сразу отметил, что этот пиджак чуть топорщился над задним карманом брюк, в котором явно находился бумажник. Объект был найден.
Фунтиков приготовил свой «инструмент» серебряный двугривенный, отточенный, как лезвие бритвы, и зажал его между большим и средним пальцами, готовясь к операции.
Весь охваченный веселым предчувствием удачи, которое почти никогда не обманывало его, Фунтиков следовал, как тень, за спиною этого высокого иностранца с моноклем, делая, однако, вид, что не обращает на него ни малейшего внимания.
За четверть часа до отхода поезда на перроне появился сухопарый рыжеватый человек в темных очках, за которым шел носильщик с двумя ярко-желтыми чемоданами. Он подошел к международному вагону и поздоровался с поджидавшим его иностранцем с моноклем. Носильщик по его указанию внес чемоданы в купе и, получив за услуги, удалился, а оба иностранца, стоя у вагона, стали разговаривать между собой.
Как раз в это время к тому же вагону мчалась по перрону толстая, потная от волнения и боязни опоздать дама с уймой картонок и баулов в руках, а за нею едва поспевал какой-то щуплый человек, тоже нагруженный всевозможными свертками и пакетами.
Коля, да скорее же, экий тюлень! кричала дама на всю платформу, энергично расталкивая стоявших на перроне людей и задевая их своими вещами. Опоздаем, вот увидишь, опоздаем!..
Не волнуйся, Валюша, еще есть время, бормотал, тяжело дыша, ее провожатый, до отхода еще несколько минут
Взглянув на эту даму и молниеносно сообразив, что она сущий клад, Фунтиков, так сказать, поплыл в ее фарватере и не ошибся: дама, поравнявшись с двумя иностранцами, бесцеремонно их растолкала, задев при этом того, кто был с моноклем, своими картонками и оттеснив его в сторону.
Именно в это мгновение Фунтиков, сделав вид, что он прижат энергичной дамой, вплотную прильнул к иностранцу и молниеносным, почти воздушным движением правой руки, чуть оттянув левой рукой ткань его брюк, вырезал задний карман, после чего как бы растворился в толпе пассажиров, уже начавших прощаться со своими провожающими. Через несколько секунд Фунтиков «смылся» с перрона.
Не торопясь, все с тем же независимым видом человека, только что проводившего своих близких, Фунтиков вышел на вокзальную площадь, ощущая в своем правом кармане приятную тяжесть увесистого бумажника, который он только что «увел».
День показался ему еще прекраснее, а бумажник, судя по его объему и тяжести, сулил превосходные перспективы.
Фунтиков закурил и, выбравшись на улицу Горького, направился в кафетерий «Форель», где сразу увидел Люсю, стоявшую за стойкой в белом кружевном фартучке и кокетливой наколке.
Труженикам прилавка пламенный! произнес Фунтиков, здороваясь с Люсей. Поерошу пару раков и скумбрию горячего копчения
Здравствуйте, Жора, пропела Люся, старательно выбирая своему поклоннику самых крупных раков и жирную золотистую скумбрию. Вот самые свежие
И она протянула Фунтикову тарелку.
Благодарствуйте, Люсенька, солидно произнес Фунтиков и направился с тарелкой в самый темный угол кафетерия, где в тот час никого не было.
Здесь, поставив тарелку на высокий столик, Фунтиков вынул из кармана только что украденный бумажник и, по своему обыкновению, внимательно его осмотрел снаружи, не заглядывая пока в его отделения.
Это был превосходный, совсем еще новый бумажник из крокодиловой кожи, на «молниях», с многочисленными карманчиками и отделениями, которые были туго набиты. В самом крупном кармане бумажника, под застегнутой молнией, что-то очень упруго и вместе с тем податливо круглилось.
Фунтиков не торопился выяснить содержимое бумажника. Больше всего он ценил именно эти минуты томительной, но вместе с тем такой приятной неизвестности: что же принесла ему очередная удача, и удача ли это вообще?
Положив бумажник на мраморный столик, Фунтиков стал неторопливо есть, с аппетитом поглощая нежную, таявшую во рту скумбрию, а за нею горячих раков. Поблескивавший кожей и серебряной монограммой бумажник был как бы гарниром к этому завтраку.
Наконец, покончив с едой, Фунтиков взялся за бумажник. В нем оказалось двести с чем-то рублей, несколько зеленых американских долларов и немецкие марки. «Улов» был не так уж богат. В другом отделении были обнаружены какие-то записки на иностранном языке, визитная карточка с надписью на обороте и наконец, фотопленка в целлофановом конверте, уже проявленная.