Тебе не обязательно стелить, сказал Эммет.
Сами не застелются.
Салли вышла из кухни, и слышно было, как она поднимается по лестнице.
Дачес посмотрел на Билли и поднял брови.
Прошу извинить, сказал Эммет, встав из-за стола.
Пока он поднимался по лестнице, слышно было, что брат и Дачес завели разговор о графе Монте-Кристо и его чудесном побеге из тюрьмы на острове обещанная смена темы.
Когда Эммет вошел в отцовскую комнату, Салли быстрыми четкими движениями застилала постель.
Ты не предупредил, что будешь с приятелями, сказала она, не поднимая головы.
Я сам не знал, что буду с ними.
Салли быстро взбила подушки и положила к изголовью.
Извини, сказала она, протиснувшись мимо Эммета в дверь, и направилась в его комнату.
Эммет вошел за ней следом она смотрела на кровать, уже застеленную Дачесом. Он даже слегка удивился такой аккуратности, но Салли нет. Она стянула покрывало и простыню и с той же ловкостью постелила заново. Когда она занялась подушками, Эммет взглянул на часы на тумбочке. Было почти четверть одиннадцатого. Рассиживаться некогда.
Салли, если ты хочешь что-то сказать
Салли остановилась и посмотрела ему в глаза впервые за утро.
А что мне сказать?
Правда, не знаю.
Вот это правильно.
Она расправила подол и шагнула к двери, но он стоял у нее на пути.
Прости, не поблагодарил тебя в кухне. Я просто хотел сказать
Знаю, что ты хотел сказать. Потому что сказал. Что мне не надо было пропускать утреннюю службу в церкви, готовить вам завтрак. И обед вчера вечером готовить. Это очень трогательно, но к твоему сведению, сказать, что ты напрасно хлопотала, не то же самое, что выразить благодарность. Совсем не то же самое. И неважно, сколько магазинного джема у тебя в шкафу.
Так вот в чем дело? В этом джеме? Салли, я совсем не хотел принизить твое варенье. Конечно, оно лучше этого джема в шкафу. Но я знаю, какого труда тебе это стоило, чтобы потом скормить нам целую банку. Понимаю, был бы праздник какой-нибудь.
Если тебе интересно знать, Эммет Уилсон, я радуюсь, когда мою стряпню кушают мои друзья и родные, пусть и не в праздник. Но может быть может быть, я подумала, что ты и Билли напоследок полакомитесь моей стряпней перед тем, как отправитесь в Калифорнию, не сказав мне ни слова.
Эммет закрыл глаза.
Подумать, так мне повезло еще, продолжала она, что твоему другу Дачесу хватило ума рассказать о твоих планах. Иначе пришла бы завтра утром с колбасой и жарить оладьи, а есть их некому.
Прости, что не собрался сказать тебе. Не потому, что скрывал. Я говорил об этом вчера твоему отцу. Он сам поднял эту тему сказал, что, наверное, лучше всего нам с Билли сняться с места и где-нибудь начать жизнь заново.
Салли посмотрела на Эммета.
Отец мне сказал. Что вам надо уехать и начать все заново.
Коротко и ясно.
Да, замечательный же план.
Салли прошла мимо Эммета и направилась в комнату Билли. Там лежал Вулли и дул в потолок, пытаясь привести в движение самолетики.
Салли подбоченилась.
А ты кто такой, интересно?
Вулли посмотрел на нее изумленно.
Я Вулли.
Ты католик, Вулли?
Нет, я в епископальной церкви.
Тогда что ты делаешь в постели?
Не знаю, признался Вулли.
Одиннадцатый час утра, и у меня куча дел. Так что на счет пять я застилаю постель, с тобой или без тебя.
Вулли выскочил из-под одеяла в трусах и с изумлением наблюдал, как Салли заправляет постель. Он почесал макушку и увидел в двери Эммета.
Привет, Эммет.
Привет, Вулли.
Вулли, прищурясь, посмотрел на Эммета, и вдруг лицо его осветилось.
Там бекон?
Ха! сказала Салли.
А Эммет спустился по лестнице и вышел во двор.
* * *
Радуясь, что он наконец один, Эммет сел за руль «студебекера».
С тех пор, как выехал из Салины, он ни минуты не был наедине с собой. Сначала он ехал с директором, потом сидел в кухне с мистером Обермейером, потом на веранде с мистером Рэнсомом, потом Дачес и Вулли, а теперь Салли. Сейчас ему одного хотелось, одно было нужно: привести в порядок мысли. Куда бы они с Билли ни решили отправиться в Техас, в Калифорнию или еще куда, в голове должна быть ясность. Но, повернув на шоссе 14, он поймал себя на том, что думает вовсе не о будущем их маршруте, а о своем разговоре с Салли.
«Правда, не знаю».
Так он ответил ей, когда она спросила, о чем, ему кажется, она думает. И, строго говоря, он не знал.
Но угадать было бы не трудно.
Он вполне понимал, чего может ожидать Салли. Когда-то он, может быть, и дал повод для ожиданий. Так бывает с молодыми: раздувать пламя взаимных ожиданий, пока ход жизни не выявит их. Но Эммет, с тех пор как отправился в Салину, не давал ей повода чего-то особенного ожидать. Когда от нее приходили посылки с домашним печеньем и городскими новостями, он не отвечал ни словом благодарности. Ни по телефону, ни запиской. И перед возвращением домой не предупредил о скором приезде, не попросил прибраться в доме. Подмести, или застелить кровати, или оставить кусок мыла в ванной, или яйца в холодильнике. Ни о чем не попросил.
Почувствовал ли благодарность, увидев, что все это она сделала сама ради него и Билли? Конечно. Но быть благодарным это одно, а быть обязанным совсем другое.
Он подъезжал к пересечению с Седьмым шоссе. Если свернуть там направо и вернуться окольным путем по дороге 22D, то можно въехать в город, минуя ярмарочную площадь. Но какой смысл? Площадь все равно будет там, минует он ее или не минует. Уедет он в Техас или в Калифорнию, или еще куда, она все равно там будет.
Нет, объезд ничего не изменит. Может быть, вообразишь на минуту, что случившееся не случилось. Поэтому Эммет не только проехал поворот, но и сбавил скорость до двадцати миль в час перед ярмарочной площадью, а потом остановился на левой обочине, где ничего иного не оставалось, как на эту площадь сосредоточенно поглядеть.
Пятьдесят одну неделю в году площадь выглядела точно так, как сейчас четыре пустынных акра под сеном, набросанным, чтобы прибить пыль. Но в первую неделю октября она пустой не будет. Тут будет музыка, народ и огни. Будет карусель, будет игрушечный автодром, будут раскрашенные будки тиров, где сможешь испытать свою меткость. Будет большой полосатый тент, и под ним с надлежащей торжественностью будут совещаться судьи и присуждать голубую ленту за самую большую тыкву и самый вкусный лимонный торт со взбитым кремом. И будет загон с трибунами, где будут тянуть трактор и накидывать лассо на телят и тоже присуждать голубые ленты. А дальше в глубине, за продовольственными ларьками, под яркими лампами состязание скрипачей.
И надо же, чтобы Джимми Снайдер выбрал место и время для драки рядом с продавцом сахарной ваты в последний день ярмарки.
Когда Джимми бросил первую фразу, Эммет подумал, что тот говорит с кем-то другим он был почти не знаком с Джимми. Эммет был на год младше, общих уроков у них не было, в командах с Джимми он не играл, соприкасаться им было негде.
Но Джимми Снайдеру знакомства и не требовалось. Он любил наехать на человека, знакомого, незнакомого все равно. И неважно, за что. Может быть, за то, как ты одет, за то, что ты сейчас ешь, за то, как твоя сестра перешла улицу. Да за что угодно, лишь бы достать тебя.
В стилистическом отношении Джимми оформлял свои наезды в виде вопросов. С невинным лицом он задавал первый вопрос, не обращаясь ни к кому конкретно. И если в больное место не попадал, на первый вопрос отвечал сам и задавал другой, залезая поглубже.
«Смотри, до чего трогательно», сказал он, увидев, что Эммет держит Билли за руку. Нет, вы видали что-нибудь трогательнее?»
Тут Эммет понял, что речь о нем, но решил не обращать внимания. Ну, держит он маленького брата за руку посреди ярмарки. А кто не держал бы шестилетнего мальчика посреди толпы в восемь часов вечера?