К счастью, появление Нуры всякий раз преображало меня. Стоило моему взгляду коснуться ее, моим ноздрям насладиться ароматом ее благовоний, моей коже порозоветь от ее тепла, во мне разливался покой властный, прочный, непритворный. Рядом с ней я никогда не испытывал ни малейшего замешательства.
Поскольку она откладывала наше обустройство у нее, мы жили как дикари. Много веков спустя, обнаружив в книге иудеев[5] описание рая земного, где свободно благоденствовали Адам и Ева, я подумал о жизни Ноама и Нуры вблизи животворящего водопада. Щедрость природы, беспечность наших помыслов, чувственность наших объятий, уединение да, все было в нем отмечено. И все же одна подробность неприятно поразила меня: Ева разгуливает нагишом. Адам да, бесспорно, как и я, который в начале наших любовных утех слонялся обнаженным. Но не Ева! Нура не только не давала мне возможности узнать о ней все: она не позволяла мне все увидеть. Ее обольстительность заключалась в том, что она прячет, а не в том, что выставляет напоказ, в тонкой игре явленного и сокрытого: его мерцание доводило меня до исступления. Нура была несомненной управительницей моей страсти. Я добирался до самых заветных, самых сокровенных уголков ее тела, мой язык и мой член ощущали их влажность, когда она дозволяла. Согласившись на что-то, она незамедлительно могла отказать. Расслабленность была чужда Нуре. Если она и кричала, когда моя мужская сила проникала в ее чресла, то разрешала себе подобную разнузданность, все так же оставаясь хозяйкой, я ощущал это по ее внезапным приказаниям: «Ниже!», «Быстрее!», «Продолжай!». На самом деле она действовала осознанно, чтобы сбросить напряжение оргазма. В отличие от нее, я безудержно и исступленно отдавался наслаждению, как животное, даже не осознавая, что рычу. Моя страсть рядом с ее сладострастием казалась примитивной. Мне случалось видеть тела, которые принадлежали не живущей в них душе, а обращенному на них взгляду: непристойные тела перестают воплощать человека и становятся мясом. Нура же сохраняла свое мыслящее тело: она была плотью, но не мясом.
Короче говоря, Нура моя жена, идеальная женщина, возможно даже, идеальный человек, во всем меня превосходила. Эта неоспоримая истина переполняла меня.
В иудейском сборнике искушаемая Змеем Ева совершает грех, за которым следует ее изгнание из Рая. У нас произошло по-другому. Не грех и не ошибка. Другие причины положили конец нашему счастью. Но я опережаю события а должен прежде уточнить свое повествование.
* * *
Тебя это не пугает? спросила однажды утром Нура.
Вооружившись принесенным ею из долины куском ткани из конского волоса, я в нескольких шагах от водопада растирал Нуру и забавлялся, глядя, как ее кожа то розовеет, то становится похожей на мрамор.
Чего бы мне бояться? возразил я, принимаясь за ее лопатки.
Она, поеживаясь, повернулась ко мне:
Хватит! Так ты обдерешь меня до костей.
Немного благовоний?
Она кивнула. Я зачерпнул пригоршню корней мыльнянки[6] и вспенил ее, размяв во влажных ладонях, после чего покрыл пеной с ароматом малины спину и бедра Нуры. От этих прикосновений мой член напрягся.
Спасибо, заметив мое возбуждение, Нура улыбнулась.
Весь к вашим услугам.
Потом поговорим об этом. Сперва я тебя причешу.
Да что ты?
Присядь-ка.
Мне лучше было не сопротивляться. Нура обожала мои лохмы и с ребяческим восторгом предавалась этому тяжкому делу: приводить их в порядок. Сама она всегда была причесана великолепно, хотя я не участвовал в долгих процедурах создания ею своих шедевров. Усеянные жемчугом и украшенные нарядными заколками локоны, пряди, косы и завитки переплетались в художественном порядке. Да и вообще, мне было неведомо, что могло бы низвести Нуру до уровня обычной женщины: я никогда не видел, чтобы она мочилась или испражнялась, чтобы она чистила зубы при этом ее рот имел вкус мяты и гвоздики, или чтобы она чем-нибудь умащала свое тело хотя, обнимая ее, я всегда прикасался к нежной и шелковистой коже.
Это тебе.
Она протянула мне гребень из гибкого материала, украшенный черными пятнами, коричневыми полосами и прозрачными вставками. В детстве я использовал примитивные приспособления закрепленные на черенке рыбьи кости, приделанные к ветке высушенные шипы чертополоха, а позднее орудовал обычными гребнями из древесины самшита, а также более дорогими из меди или бронзы. Только что я пришел в восторг от Нуриного, выточенного из буйволова рога. Этот же был из неведомого мне материала.
Это панцирь, проговорила Нура вполголоса. Панцирь черепахи. Отшлифованный ремесленником с Востока.
Я почтительно принял подарок. В те времена гребень не дарили он сопутствовал человеку, был связан с его тотемом, свидетельствовал о его социальном положении и его личности. Утрата своего гребня, так же как потеря волос, свидетельствовала о проклятии Богов.
Обрати внимание на медведя в уголке, заметила Нура.
В изумительном материале чеканом было выгравировано мое тотемное животное.
Спасибо, Нура.
А теперь мой черед воспользоваться им.
Властная и ребячливая Нура та, которой мне следовало принадлежать и подчиняться, будто я ее игрушка, усадила меня у себя между ног.
И приступила к прореживанию зарослей. Я не мешал ей, целиком отдавшись наслаждению ее прикосновениями, ее вниманием и удовольствием, которое она получала.
Иногда мне бывает страшно, неожиданно призналась Нура, и голос у нее дрожал. Я боюсь времени. Данного нам с тобой времени.
Нура! Целые столетия, чтобы любить друг друга, что может быть лучшим подарком?
Конечно.
Подле нее я млел от удовольствия, движения ее тонких ловких пальчиков настолько занимали меня, что я отказывался разделять ее страхи, а потому легкомысленно продолжал:
Тебе что, со мной скучно?
Никогда, Ноам.
Дни кажутся тебе унылыми? Мы делаем одно и то же
И хорошо! бросила она, и в ее голосе прозвучало сладострастие.
Тебе надоело однообразие?
Снова и снова делать то, что приводит меня в восторг? Меня это ничуть не отвращает. Обратное ввергло бы меня в отчаяние.
Я развернулся и увидел улыбку, под которой она силилась скрыть свою растерянность.
Что же тогда?
Меня страшит время, снова прошептала она, прикрыв глаза.
Время? Для нас оно не существует. Оно проходит и не убивает нас. Бояться времени как врага, который неминуемо ведет тебя к концу, нормально для любого смертного. Но не для нас.
Время утратило смысл.
Я схватил ее за плечи и нежно сжал:
Время утратило смысл?! Я не понимаю.
Ее лицо замкнулось. Она погрузилась в себя, и мне больше ничего не удалось из нее вытянуть.
Когда с моей причудливой прической было покончено, уныние Нуры рассеялось. Она на ощупь проверила объем и расположение переплетенных прядей, выпустила некоторые из них мне на виски, убедилась, что остальные волосы свободно и плавно ложатся мне на грудь и спину.
Ты хорош, как девушка!
Я бы предпочел быть хорош, как мужчина, пробурчал я.
Вот дурачина! весело откликнулась она, потрепав меня по щеке.
В чертах вольной, как ветер, и более изменчивой, чем небо, Нуры отражались все времена года, но ни одно не оставляло на них своего следа.
Состоявшийся как-то вечером другой разговор позволил мне лучше понять ее тревогу.
Сидя на плоских камнях, мы с удовольствием ели крапивный суп. Ночь все не наступала, а день никак не решался уйти, и мы наслаждались этим неопределенным моментом, когда цвета, а вслед за ними и формы, смягчаются, а от земли поднимаются запахи. Вокруг нас, словно усталый улей, затихал лес.
Я думаю про Мину, едва слышно прошептала Нура.
Ее слова удивили меня. Мало того, что я сам редко вспоминал о своей первой супруге, на которой женился по обязанности и с которой умирал от скуки, но мне и в голову не могло прийти, что это как-то заботило Нуру.