Чем лучше?
Она будет моя.
Логично. Разве у вас есть собака?
Нет, вместо собаки мне купили платье, вот это, встала она и расправила его. Правда, я в нем похожа на невесту?
Правда, отхлебнул я из бутылки тринадцатиградусный закат.
Ты женишься на мне, когда я вырасту?
У меня уже есть одна жена.
Может, разведешься? посмотрела она на меня украдкой.
Я никак не ожидал такого поворота:
Может, лучше искупаемся?
Я бы на месте тети Милы своего мужа никогда бы одного не отпустила, настаивал на своем предложении цыпленок.
Почему?
А кто бы тогда любил меня? Мне нравится, что ты разговариваешь со мной как со взрослой, поправила она косички.
Мне тоже, не придумал я ничего больше для ответа.
А ты не знаешь, отчего появляется седина? неожиданно достала из оперативной памяти залежавшийся вопрос Фортуна.
От похолодания в мозгах.
Мама говорит от любви. У моего папы уже есть на висках, я видела, когда его причесывала. Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Нет, я верю только в кофе, утром, дома, сваренный не мной.
Я тоже не верю.
Тебе еще рано.
Нет, не рано. У меня уже была. Правда, мало.
А что случилось? спросил я серьезно.
Он попросил у меня карандаш. Я сказала ему, что дам, если возьмет меня в жены. Антон сказал, что подумает, и взял карандаш у Оли. С тех пор я не люблю имя Антон.
Из-за карандаша?
Да нет, не только. Вот папа всегда твердит, что любит маму, а как праздник танцует с тетей Милой. Потом мама плачет всю ночь или, чего хуже, вешается тебе на шею.
Чем хуже? вспомнил я один из вечеров, когда она, пьяная, признавалась мне в несуществующей любви. Это же только танцы.
Значит, ты не любишь мою маму?
Нет, ответил я без раздумий, глядя на одинокую яркую звезду в небе, как на икону.
Какое счастье!
Я тоже почувствовал себя счастливым после этого простого признания.
И она тебя не любит?
И она меня, стянул я с себя шорты.
Ах, озвучило за нее волной и донесло до меня еще один вздох облегчения море.
А папа любит тетю Милу?
Не думаю.
А ты подумай.
Нет. Они просто дружат.
А чего тогда мама так расстраивается?
Мамам только дай повод, стянул майку и кинул на песок. Потом подошел к самой воде так, что набегавшие на берег волны могли хватать меня за щиколотки. Ветер направил на меня свое дуло, пугая порывами и демонстрируя, что чем шире ты открываешь для себя мир, тем мощнее сквозняк. Купаться будешь? крикнул я Фортуне, которая уже достала из рюкзачка совок и рыла им песок, думая про себя, на сколько песочниц хватило бы этого пляжа.
Я не люблю ветер, ответило мне не по годам мудрое дитя.
От ветра я тебе дам одеяло.
Какое одеяло? оторвала она голову от своего мира, где она жила в золотом вихре своих роскошных волос.
Голубое, залег я на границе воды и суши. Вот смотри, сделал я вид, что прихватил накатившую волну, натянул ее до груди и отпустил. Одеяло съехало обратно.
Ух ты! Я тоже так хочу!
Фортуна быстро вынырнула из своего сарафанчика, под которым был купальник, и легла недалеко от меня, задрав голову, пытаясь поймать свое одеяло. Но волна никак не хотела ее укрывать.
Холодно. Ты все одеяло на себя стянул, собралась она обидеться.
Но в этот момент появилась именно та самая седьмая волна, которая закутала нас обоих в один соленый смерч. Я был начеку и подхватил за руку девочку, которая не успела испугаться, лишь весело взвизгнула, а придя в себя, начала ладошкой сгонять морскую воду с лица:
Здорово! Еще хочу.
Мы побарахтались в пучине некоторое время, затем выбрались на берег, отлежались, оделись и начали метать в море камни, кто дальше, пытаясь попасть в лунную дорожку.
А почему море волнуется? новые вопросы возникли в маленькой желтой голове с косичками.
А кому понравится, когда кидают камнями?
Оно и раньше волновалось.
Ну, мы же не одни. Кстати, нам пора уже обратно, пойдем? метнул я к звездам каменный кусок земли. Туда, где бледная луна уже игриво покачивала стройной ногой. Она смотрела на собственную дорожку, которая делила море на две части.
Угу, запустила Фортуна еще один своей тонкой ручонкой. Отряхнула ладони, поправила сарафан, я подал ей руку, и мы двинулись в обратный путь. Было заметно, что ребенок устал: мячик сдулся и уже не прыгал.
Забирайся на шею, повезу тебя как принцессу, только, чур, за звезды не цепляться, пытался я приободрить остатки ее духа.
А ты принц, который сильно в меня влюблен, сидя на моих плечах, осторожно обхватила она мою голову руками, чувствуя себя королевой бала.
Безумной большой любовью.
Я держал ее маленькие ножки для подстраховки, те бились мне в грудь при каждом шаге, будто хотели достучаться до сердца.
А маленькая, она какая?
Когда женятся, заводят детей и наблюдают за большой по телевизору.
Значит, у моих родителей маленькая, с грустью заметила Фортуна и замолкла на некоторое время.
В холле отеля мы встретили Антонио. Он тонул в большом кожаном кресле, держась за журнал, как за спасательный круг.
А ты что здесь?
Вас думал перехватить. Анекдоты читаю, предложил нам Антонио свои немного уставшие глаза, которые только что были завернуты в газету.
А где мама? повисла на шее отца Фортуна.
В номере, ждет тебя. Фортуна, ты все анекдоты помяла, начал он расправлять пострадавшую бумагу.
Так они еще смешнее будут, заступился я за Фортуну.
Мы еще с дядей Оскаром прогуляемся перед сном. А ты беги к маме, посмотрел Антонио на свою дочку.
Нет, хочу анекдот, осветила своими большими глазами отца девочка.
Они для взрослых, Фортуна.
Ну и что?
Ладно, слушай. «Вечер обещает быть замечательным», солнечно улыбнулся день. «Вечер наобещает, а мне расхлебывай, недовольно зевнуло утро. Пойду лучше заварю себе чаю».
А что такое «расхлебывай»? пропищал цыпленок.
Ладно, Фортуна, давай к маме. Она тебе расскажет.
Еще хочу!
Мы с Антонио переглянулись.
«Уходишь?» «Да». «Насовсем?» «На работу».
Уже лучше, улыбнулся я.
«Вчера проснулась, а тебя нет. Где ты был, дорогой?» «А где ты проснулась, дорогая?»
Тоже не смешной, пожал плечами ребенок. Пока, дядя Оскар, пока, папочка, поцеловала девочка в щеку отца и побежала по коридору в номер, сверкая своим свадебным платьем.
Пока, милая! лизнул он ее воздушным поцелуем. После этого сложил газету, и мы двинулись в бар, куда уже давно спустилась ночь. Атмосфера внутри была накурена, публика порывиста, юбки коротки, музыка игрива.
* * *
«Какое ласковое семейство улыбок», посмотрела Лара на мужчин, встретивших ее в холле. И улыбки эти, словно гладкие прохладные рыбки, сверкающие чешуей зрачков, норовили проскользнуть под платье или даже под кожу, чтобы купаться затем там, в океане ее души, питаться ею и тут же гадить. «Нет, не люблю я улыбающихся мужчин или, точнее сказать, не доверяю», отмахнулась она от их лести легкой походкой, оставив лифт наедине с его пустотой.
Ночь сопела, звенели звезды, танго кумара в местном баре. Из соцветий беспечно лился приятный голубоватый свет, лепестки розовые, красные, свежие манили в полумраке, поблескивая открытыми участками кожи, подобно тем участкам, на которых можно было возделывать сады и собирать урожаи. Мимо нас прошел мужчина с бокалом в руке, к кронам многочисленных столов сорвать один из цветков, зная, что, скорее всего, он потеряет здесь ползарплаты, полночи, лицо наутро, и все это ради того, чтобы понюхать любовь.
Мы заняли столик подальше от барной стойки и мариновали губы в вине и бесполезных разговорах. От нечего делать я наблюдал за соседним столиком, там в поту уставших бокалов мужчина томил молчанием свою женщину, ладонь ее приютила половину лица, она грустила, словно «дама с абсентом» Пикассо. В этом взгляде читалось длительное отсутствие кого-то и полное себя, два вселенских мазка в глазах говорили, что женщины пьют не от хорошей жизни, женщины пьют от жизни горечь глотками любви. В тумане сигарет нас обнимал Синатра. Когда неожиданно ножницами оголенных стройных ног бар ровно на две половины разрезала прекрасная женщина. Ноги направлялись прямо к нам: это была Лара.