Скидывай свою одежу, тут тепло, Кузьмич притворил дверь и прошел в угол, где топился камин из дикого камня. На решетке парил большой котелок, а почерневшие головни изредка распускали языки пламени, облизывая круглое дно.
Я стянул с себя куртку сразу стало легко плечам и опустился на край топчана. Рука погрузилась в густой коричневый мех.
Пришлось завалить косолапого, вздохнул дед, ловко кромсая щучью тушку. Обнаглел, потому что
Забросив рыбьи шматики в котелок, Кузьмич поколдовал, добавляя вареву травок и кореньев. Дух такой пошел, что всё мое нутро скрутилось в голодном спазме. Макароны по-флотски в придорожной кафешке не в счет
Не спрашиваю, что случилось, дедок неожиданно взял серьезный тон, приводя меня в замешательство. Вижу, что худо, да и ладно. Уж не знаю, случайно наши дорожки скрестились, или жребий таков, а только, пройди ты тут часом позже, не застал бы меня. Уху я на дорожку варил. Поем, думаю, да и свалю. Обратно в Ленинград. Надышался вдосталь! Ага Я сюда вернусь, когда ягода поспеет, морошка да княженика. Вот уж, где красотень! А ты оставайся. Только, когда уйти надумаешь, дверь на засов, чтоб зверье не безобразничало легко вскочив, он поднял крышку самодельного ларя. Тут, вон, и соль, и сахара чуть, и сухари И заварка! Снасти мои на стенке. Ружья нет, да и ни к чему оно тут Короче, поправляйся. Здешняя тишь душу лечит безо всяких снадобий дед принюхался, и потер руки, заново обращаясь в веселенького балагура: Кажись, поспела ушица! Налетай!
* * *
Сумерки опадали на Сегозеро, когда я выбрался «на улицу». Лед посинел, набираясь вечерней густоты, и четкие параллели лыжни перечеркивали снежный наст.
Кузьмичу было далеко за шестьдесят, но двигался он с неутомимостью добра молодца. Скатился с гиканьем по склону, да как наддаст! Скрип потревоженного снега разносился ясно в озерном безмолвии. Я досмотрел, как крошечная фигурка таяла в дальней синеве, и вернулся в избушку.
Из омута памяти поднималась муть аналогий узнавалось сходство зимовья с жилищем киношного ведьмака, но я отмахивался от духовных потуг. Рано еще увязывать сущее с выдуманным.
Скинув ботинки, прошлепал к топчану и улегся, подложив под голову куртку. Вверху покачивались «веники» и «букеты», шурша на сквозняке. Единственное окошко, размером с амбразуру, пропускало мало света, да и тот затенялся хвоей. Зато разгорались поленья в камине сыроватые дрова подсыхали на калившихся углях и трещали всё веселее, бросая оранжевые отблески.
Было неприятно чувствовать себя немощным, валяться, как выброшенная на пляж медуза, но я терпел. Надеялся, что это временно. Поживу тут, на ухе да на травяных отварах, оклемаюсь. Даже приступы отчаяния, когда мычишь, шипишь да жмуришься, утихнут и пройдут, сменяясь светлой печалью.
Всё минует. Лишь иногда нахлынут тошные воспоминания. Ну, что сказать? Бывает. Время лечит и время калечит
Глубокий вздох опорожнил мои легкие. Однажды я едва не потерял свою долбанную энергию, да и жизнь заодно. Вспомню, как тогда болела голова, раскалывалась просто, аж в дрожь бросает. Но даже в те окаянные дни я не чувствовал себя настолько странно как обычный человек.
Всегда, лет с четырех, как минимум, во мне жило неявное ощущение заряженности, что ли. Эманация мозга постоянно пульсировала во мне, любой перепад настроения тут же отражался всплеском тепла в лобных долях. Присутствие Силы было так же естественно и незаметно, как дыхание или биение сердца.
А любая встреча тут же запускала то, что я называл сканированием моя натура чуяла психосущность человека, распознавала его характер, отношение ко мне.
А нынче пусто. Тот водитель лесовоза, что подкинул меня до Медвежьегорска, или Кузьмич кто они? Какие они? Я же не привык по внешнему виду разгадывать суть человеческую! Высматривать тайные движения души в выражении лица, в глазах, в улыбке, в голосе Мне это не дано.
Впервые в жизни я чувствовал себя неуверенно с людьми, следил за ними с опаской и напряжением. Мне еще повезло, что не встретил на пути действительно опасных типов. Да пусть даже мои мышцы окрепнут, что толку? Я ведь ничегошеньки не смыслю в уличной драке! Мне незачем было потеть в спортзале, отрабатывая прием или бросок, выводя связку движений на уровень рефлекса. Зачем? Удар на сверхскорости и всего делов! Противник повержен. А сейчас как?
Я усмехнулся, и стал подниматься опершись локтем, присев и выпрямив руку, оттолкнувшись и встав.
«Хватит валяться»
Подбросил дров. Зажег керосиновую лампу. Прикрыл тусклый огонечек стеклом, и тот сразу поярчел, затрепетал под тягой. А я с неохотой подхватил старый медный чайник.
Надо, Миша, надо! забубнил, увещевая.
Обувшись и накинув куртку, я побрел по тропе к родничку ключ бил из трещины в скале, перемерзая лишь в сильные морозы.
Струйка ударила в днище с гулким звоном, забила колокольчиком. Полчайника хватит, а то не донесу
По дороге я замер, глядя, как на западе, за пильчатой линией леса, догорает багровая полоса.
«А ведь мне удалось бы воскресить отца, если бы я не делился с эгрегором змеиным извивом скользнула мысль. Ну, тогда и самого эгрегора не было бы. А он важен. Он нужен!»
Я был прав! мои губы бросили угрюмый вызов закату, и тот угас.
Глава 5.
Пятница, 7 апреля. День
Тегеран, район Эвин
Вертолет ревел и грохотал, угнетая сознание. Рехаваму Алону чудилось, что обе лопасти вот-вот сорвутся и усвистят в дымку над улочками.
«Ломье винтокрылое»
Внизу проползали крыши, деревья, дворы, а впереди, вздымаясь над мутной пеленой смога, зеленели горы. Вершины подрагивали и шатались, словно вся твердь земная пришла в движение, вызывая тошноту и страх.
«Кончик света»
Алон поплотнее нацепил шлем с ларингами без «горшка» вообще никаких переговоров. Разве что жестами. Да еще сам вертолет будто тормошил его волны крупной дрожи прокатывались по «Хьюи», сотрясая конструкцию, и полковнику было нехорошо.
Всё в порядке, рабби! обернулся Ливлат. Пользуясь ларингофонами, он еще и орал во всю мощь необъятных легких. Перебрали двигун, задали «вертушке» полный чек-ап!
Ну, ты меня успокоил проворчал Рехавам.
Пилот весело расхохотался, а полковник, насупившись, зыркнул на Ари.
Готов?
Кахлон, чьи родичи перебрались на Землю Обетованную из СССР, белозубо оскалился:
Всегда готов! и похлопал по блоку стволов «Минигана».
Юваль, в сотый раз проверявший лебедку, молча показал большой палец. Норма!
Полковник кивнул, и сосредоточился, подобрался, как леопард перед прыжком впереди завиднелась бетонная коробка тюрьмы. Сердце забилось чаще, язык вязало медным привкусом адреналина, но и веселье, бешеное веселье распирало старые косточки. Так с ним всегда было, стоило лишь оказаться на самом краю.
«Я как этот «Ирокез», такое же старье, мелькнула мысль. Скриплю, колочусь, но пру вперед!»
Готовность раз! крикнул Алон.
Готовы, рабби!
Вертолет, чуть кренясь, описал дугу под его облупленным брюхом наклонно плыли тюремные блоки и завис над двором-колодцем. Свистящий рокот и вой обрушились вниз, закручивая вихрь в пылевой метели запорхали сорванные фуражки тюремщиков.
Майна! захохотал Ари.
Ливлат плавно, даже нежно повел вертолет вниз кончики лопастей мелькали в паре шагов от решеток и окон. Юваль откатил дверь, но пульсирующий гром усилился лишь на чуточку. Зато ветер ворвался в кабину, плотный, тугой, почти осязаемый.
Вон он!
Спускай!
Тросик лебедки стремительно опал вниз, раскручиваясь под яростным напором воздуха, взбитого винтом. Масуд Раджеви невысокий, заросший черным волосом, подпрыгнул, хватаясь за петлю. Его рот кривился в отчаянном напряжении, но крик гас в оглушительном рокоте.