Он не высадится этим летом. Он вообще никогда не высадится, решительно заявил высоченный старший сержант.
Солдат же Лавде был всецело поглощен Энн и ее мамашей и не принимал участия в этих прогнозах; все его усилия были сейчас направлены на то, чтобы раздобыть для своих дам самое лучшее вино, из того, что имелось в доме, которое, к слову сказать, так незаметно пересекло Ла-Манш и темной ночью было выгружено на скалистом берегу, что Бонапарт со своим войском мог только позавидовать такой удаче. Затем трубач попросил Энн спеть, однако девушка, хотя и обладала очень милым голоском для домашнего, так сказать, употребления, отклонила его просьбу и перевела разговор на другое, не без некоторого замешательства осведомившись о его брате Роберте, который был только что упомянут.
Роберт жив-здоров. Благодарю вас, мисс Гарленд, ответил трубач. Он сейчас плавает подшкипером на бриге «Черная чайка». Хотя по годам ему бы еще рановато на такую должность, да хозяин судна очень ему доверяет. И, мысленно углубляя портрет описываемого персонажа, трубач добавил: Боб влюблен.
Энн, казалось, была заинтересована и приготовилась внимательно слушать, но трубач ограничился этим сообщением.
И сильно он влюблен?
Не берусь сказать. Но вот что чудно он никому не говорит, кто эта дама. Никто этого не знает.
Ну, ведь когда-нибудь он об этом поведает, подчеркнуто равнодушно заметила Энн, давая понять, что вопросы плотской любви лишены для нее интереса.
Трубач с сомнением покачал головой, и их уединенной беседе был положен конец одним из сержантов, который внезапно затянул песню; ее подхватили другие солдаты, причем каждый по очереди исполнял свой куплет, встав из-за стола, вытянувшись во весь рост и до отказа задрав кверху подбородок, словно задавшись целью натянуть кожу на шее как можно туже, так, чтобы не осталось ни единой складки. Когда с пением было покончено, один из гусар-иноземцев «очень любезный, воспитанный», по словам мельника Лавде, немец, отрекомендовавший себя венгром, а по сути дела, не имевший принадлежности к какой-либо одной стране, исполнил по просьбе трубача «чтобы мисс Энн поглядела, какие он откалывает штуки», несколько довольно необычных телодвижений, названных им национальным танцем. Украшением компании была мисс Гарленд. Солдаты все, как один и англичане и иноземцы, были, по-видимому, совершенно очарованы ею, как оно и должно было быть, принимая во внимание, насколько редко доводилось им бывать в обществе такой дамы.
Энн и ее мамаша уже подумывали удалиться на свою половину, когда сержант Станнер из энского пехотного, призывавшийся в армию в Бедмуте, затянул шутливую песенку:
Хор подхватил припев:
Хор:
Хор:
Бедняга Станнер! Не помогли ему его сатирические куплеты. Через несколько лет после столь приятно проведенного лета вблизи морского курорта резиденции короля Георга он пал на поле кровавой битвы при Альбуэре, смертельно раненный и растоптанный конем французского гусара, в тот момент, когда бригада под командованием Бересфорда перестраивалась для атаки.
И вот по окончании тринадцатого и, по-видимому, последнего куплета, едва мельник Лавде успел сказать: «Здорово, мистер Станнер!» а мистер Станнер скромно выразить сожаление по поводу того, что не мог спеть лучше, как за ставнями раздался громовый голос, повторивший снова:
При столь неожиданном подкреплении извне среди собравшихся на мгновение воцарилась тишина, и только представители военного сословия постарались сделать вид, что их ничем не удивишь. Пока все раздумывали, кто бы это мог быть, на крыльце раздались шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел молодой человек в форме кавалериста территориальной конницы, ростом и сложением напоминавший Геркулеса Фарнезе.
Это молодой эсквайр Дерримен, племянник старого мистера Дерримена, зашептались в глубине комнаты.
Не тратя времени на приветствие, а быть может, уже уяснив себе, кого он здесь перед собой видит, молодой гигант взмахнул шляпой над головой и грянул снова, да так, что стекла задребезжали в окнах:
Хор подхватил:
Куплет этот был опущен галантным Станнером из уважительности к дамам.
Новоприбывший был рыжеволос, румян и, по-видимому, твердо убежден в том, что, явившись сюда по собственному почину, доставил собравшимся немалое удовольствие, что, впрочем, не противоречило действительности.
Без церемоний, друзья мои, сказал он. Проходил мимо, и мои уши уловили ваше пение. Я люблю песни душу согревают и веселят, ими не следует пренебрегать. Пусть кто-нибудь попробует сказать, что я не прав.
Милости прошу, мистер Дерримен, сказал мельник, наполняя стакан и протягивая молодцу. Вы, значит, прямо из казармы? А ведь я вас не узнал спервоначалу в военной-то форме. Как-то привычней видеть вас с лопатой в руках, сэр. Я бы нипочем вас не признал, если бы не слышал, что вы уже записались.
С лопатой привычней? Думай, что говоришь, мельник! сказал гигант, багровея еще пуще. Я не люблю гневаться, но но честь мундира, знаете ли!
В глубине комнаты среди солдат послышались смешки, и доблестный кавалерист только тут заметил, что он не единственный представитель военного сословия в этой компании. Какую-то секунду он пребывал в замешательстве, но тут же обрел обычную уверенность в себе.
Ничего, ничего, мистер Дерримен, не обижайтесь я просто пошутил, сказал добродушный мельник. Теперь все стали солдатами. Хлебните-ка этого успокоительного и не придавайте значения моим словам.
Молодой человек незамедлительно хлебнул и сказал:
Да, мельник, меня призвали в армию. И время сейчас беспокойное для нас, солдат. Наша жизнь в наших собственных руках. Чего эти молодцы там, за столом, скалят зубы? Я повторяю: наша жизнь в наших руках!
Приехали погостить денек-другой на ферме у вашего дядюшки, мистер Дерримен?
Нет-нет. Я же сказал мы в шести милях отсюда. Нас расквартировали в Кастербридже. Но я должен проведать старого старого
Старого господина?
Господина! Старого скрягу. Он питается опилками. Ха-ха! Ровные белые зубы его сверкнули, как первый снег на кочане красной капусты. Впрочем, ремесло воина делает нечувствительным к таким мелочам, и я довольствуюсь малым.
Вы совершенно правы, мистер Дерримен. Еще стаканчик?
Нет-нет. Я никогда не пью лишнего. И никто не должен. Так что не искушайте меня.
Тут он увидел Энн, и какая-то непонятная сила повлекла его туда, где сидели женщины. По дороге он бросил Джону Лавде:
А, это ты, Лавде! Я слышал, что ты здесь. Признаться, я пришел тебя проведать. Рад видеть тебя снова в добром здравии под отчим кровом.
Трубач ответил на приветствие вежливо, хотя, быть может, несколько угрюмо: продвижение Дерримена в сторону Энн, по-видимому, пришлось ему не по душе.
Так это же дочка вдовы Гарленд! Ну конечно, это она! Вы меня помните? Я бывал здесь когда-то, Фестус Дерримен, из территориальной конницы.
Энн слегка присела.
Я помню только, что вас зовут Фестус
Да-да, меня все знают особенно теперь. Он доверительно понизил голос. Я вижу, ваши приятели обескуражены моим появлением: что-то примолкли. Я никак не намерен нарушать ваше веселье, однако часто замечаю, что все приходят в замешательство при моем появлении, особенно когда я в мундире.
Вот как! Все приходят в замешательство?
Да. Что-то во мне есть. Он еще больше понизил голос, словно они с Энн знали друг друга чуть не с пеленок, хотя на самом деле он видел ее не больше двух-трех раз в жизни. А вы как тут очутились? Мне это совсем не нравится, разрази меня гром! Такая приятная молодая леди и в такой компании. Вам бы побывать на одной из наших вечеринок в Кастербридже или в Шоттсфорд-Форуме, где собираются йемены. И дамы, дамы бывают тоже! У нас; там все почтенные люди, все из хороших, солидных фамилий, многие даже землевладельцы, и все до единого имеют своих собственных коней, что этим мужланам, конечно, не по карману. И он кивком указал на драгун.