Лю Чжэньюнь
Один день что три осени
COPYRIGHT © Changjiang New Century Culture and Media Ltd. Beijing, China, 2021
The Russian translation edition is published in Russia by arrangement with Hyperion Publishing House.
© Издательский Дом «Гиперион», 2022
Предисловие
Картины Шестого дядюшки
Закончив этот роман и оглянувшись на написанное, мне захотелось рассказать ради чего я все это затеял.
А все ради Шестого дядюшки, ради картин Шестого дядюшки.
Когда-то Шестой дядюшка играл на трехструнке в яньцзиньской[1] труппе, исполнявшей хэнаньскую оперу. Поскольку родился он по счету шестым, то в молодости его называли Шестерочкой или Шестым братцем. Когда же он вступил в солидный возраст, младшее поколение стало величать его Шестым дядюшкой. В тот год, когда мне исполнилось восемь, яньцзиньская труппа объявила набор учащихся, и я тоже решил попытать счастья. Едва я вышел на сцену и пропел пару фраз, как руководитель труппы прогнал меня вон. «Самородок тут нашелся, верещит, точно резаная курица, таким жутким голосом и нарочно-то не запоешь», раздалось вослед. Моя матушка в то время торговала соевым соусом на улице Дунцзе. Зайдя за соусом, Шестой дядюшка стал оправдываться: «Сестрица Лю, когда твой сынок вышел на сцену, я из кожи вон лез, мелодию в самый низ вывел». На что матушка ответила, мол, грязью стену не подопрешь. Шестой дядюшка, помимо того, что играл на трехструнке, также рисовал декорации.
Позже, когда в каждом доме появился телевизор, народ перестал ходить на спектакли, труппа тогда распалась, и Шестой дядюшка устроился на местный механический завод литейщиком; позже, когда завод обанкротился, он устроился на хлопкопрядильную фабрику механиком. В свободное от работы время Шестой дядюшка к инструменту уже больше не прикасался, зато вспомнив ремесло изготовления декораций, он стал рисовать дома. Перед Праздником весны[2] он писал новогодние пожелания на парных полосках красной бумаги и относил их на ярмарку, чтобы немного подзаработать.
Как-то раз на Праздник середины осени я вернулся в Яньцзинь навестить родных и, столкнувшись на улице с Шестым дядюшкой, вспомнил тот случай с моим поступлением в труппу.
Твое счастье, что не поступил, сказал дядюшка, а то бы сейчас вместе остались не у дел.
Мы оба посмеялись. Потом Шестой дядюшка спросил:
Слышал, ты теперь занимаешься писательством?
Да уж, встал по ошибке на гибельный путь, отшутился я, А вы, слышал, сейчас рисуете?
Твоя тетка каждый день ругается, называет меня придурком, откликнулся он, ну, придурок так придурок, а если себя ничем не занимать, так и помереть впору от скуки.
Это точно, у меня то же самое: пишу, просто чтобы развеять скуку, не ахти какой уровень мирового масштаба.
Мы снова посмеялись. Позже я подарил ему несколько своих книжек, а он пригласил меня посмотреть на его художества. Со временем это вошло у нас в привычку: всякий раз, приезжая к родным на Праздник чистого света[3], на Праздник начала лета, на Праздник середины осени или на Праздник весны, я непременно приходил к Шестому дядюшке полюбоваться его картинами. Он время от времени рисовал, а я следом время от времени смотрел. Шестой дядюшка в основном рисовал Яньцзинь, но не тот Яньцзинь, который каждый видел перед собой. К примеру, Яньцзинь не стоит на берегу Хуанхэ, а на картинах дядюшки город изображался прямо у Хуанхэ, чьи волны вздымались до самых небес, а на берегу находилась переправа. Кроме того, Яньцзинь лежит на равнине, никаких гор в его пределах нет, а за Яньцзинем, что рисовал дядюшка, возвышались огромные горы, за которыми также виднелись горы; их вершины круглый год были покрыты снежными шапками. Как-то раз, навестив дядюшку на Праздник начала лета, я приметил одну картину, на ней озаренная лунным светом, загибаясь от смеха, хохотала прекрасная девушка, подле нее росло дерево, словно фонариками усыпанное красной хурмой. Я тут же спросил:
Это кто?
Фея, которая случайно попала в Яньцзинь.
А над чем она смеется?
Зашла в чей-то сон послушать шутку, и она ей понравилась, ответил дядюшка и добавил, а ты думаешь кто научил наших яньцзиньцев шутить?
Еще на одной картине я увидел целое скопище мужских и женских голов, дружно хохочущих во весь рот. А вот на другой картине все было с точностью до наоборот: скопище людских голов демонстрировало серьезные лица с закрытыми глазами. Картину со смеющимися физиономиями я еще как-то мог понять, учитывая страсть яньцзиньцев к шуткам, но при чем тут серьезные лица с закрытыми глазами? Шестой дядюшка мне объяснил:
Их раздавили, и тут же добавил, есть любители пошутить, а есть любители оставаться серьезными, так что последних сгубила их серьезность.
Еще на одной картине была нарисована харчевня, в ней под столом лежал окруженный толпой человек, на заваленном объедками столе стояла тарелка с рыбьей головой, и эта рыбья голова смеялась.
Что с этим несчастным, который на полу? спросил я.
Он ел рыбу, а за соседним столиком кто-то пошутил, он рассмеялся и подавился рыбьей костью, а может, просто от смеха.
Эта картина называлась «В общественных местах шутить запрещается».
Прямо какой-то постмодерн, заметил я Шестому дядюшке.
Тот замахал рукой:
Всех этих словечек я не понимаю, просто рисую как подсказывает сердце.
Так это и есть уровень мастера.
Да я не то хотел сказать, не то, замотал головой Шестой дядюшка.
В тот день тетка стояла рядом с нами. В молодости она тоже выступала в театральной труппе, у нее было амплуа женщины-воина. После роспуска труппы она устроилась на кондитерскую фабрику заворачивать конфеты.
Раз уж тянет рисовать, почему бы не рисовать что-то дельное? встряла она.
Что значит дельное? спросил Шестой дядюшка.
Ну, скажем, что-то благопожелательное типа цветущих пионов[4] или сороки на веточке сливы[5], или феникса, глядящего на солнце[6], или тех же духов-хранителей ворот[7], тогда все это добро, как и новогодние надписи, можно было бы сбывать на ярмарке.
Сделав паузу, она добавила:
Ведь сколько денег уходит на все эти письменные причиндалы, да на краски всякие.
Шестой дядюшка перечить не стал, я тоже воздержался от объяснений. Да и вряд ли тут что-то объяснишь. Как-то раз снова навестив дядюшку на Праздник начала лета, я заметил картину с танцующей над Хуанхэ девой, она словно фея возносилась ввысь, точь-в-точь улетающая на Луну красавица Чанъэ.
Кто это? спросил я.
Тетки в ту минуту рядом не было, и Шестой дядюшка ответил:
Это душа.
Чья?
Понизив голос, дядюшка пояснил:
Раньше она тоже играла в труппе, можно сказать, была моей тихой гаванью в океане мирской суеты. Потом она вышла замуж за другого, а чуть позже повесилась из-за пучка лука. Несколько дней назад я увидел ее во сне, такой же вот танцующей над рекой.
Сделав паузу, он добавил:
Взмывала все выше и выше. Только тетке не говори, тихонько сказал он.
Как-то на Праздник середины осени я увидел на одной из его картин мужчину, который садился на поезд, прямо в его животе была нарисована женщина. Указывая на эту женщину, я поинтересовался, кто это? Шестой дядюшка ответил, что это тоже душа умершей.
А почему она оказалась в животе? спросил я.
Она переместилась туда, чтобы добраться до родственников, живущих в дальних краях.
В другой раз, на Праздник чистого света, я увидел среди картин Шестого дядюшки преисподнюю. Заполнявшим ее грешникам приходилось несладко: кому-то отрезали нос, кому-то выковыривали глаза, кого-то распиливали пополам, кого-то поджаривали на огне, кого-то забрасывали на гору, утыканную ножами. Даже через картину я слышал душераздирающие вопли, однако изображенный на картине Владыка ада смеялся.