Вот он покончил с крупными предметами и перешёл на мелкие. Затем из колчана вытряхнул дюжину гвоздей длиной не менее 200 мм, схватил два, как будто они были раскалены на огне, и через минуту они повисли у меня на пальце, связанные между собой узлом, как две верёвки. Я на лету подхватил их и положил себе в карман[6].
Как я уже сказал, я не мог скрыть восхищения, следя за Цдзяном, однако уже через минуту он разочаровал меня. Когда острием меча он начал прикладываться к горлу, а рукоятью крепко упёрся в дерево, так что отлетела кора, я понял будет изгибать. Мне стало дурно Я сейчас же покинул его.
«Зачем ему это? недоумевал я. Кажется, он в своём ламаистском экстазе перещеголял самого себя и стал действительно похож на циркового клоуна. И, кажется, он кого-то хочет поразить? Уж не меня ли? Нет, это никак не вяжется с обликом Цдзяна». И всё же странное подозрение затаилось в моей душе. Так, размахивая руками и размышляя, я расхаживал по саду. «Но если так пойдёт, размышлял я, в следующий раз он подведёт меня к пропасти и станет уверять, что нет ничего лучше для мужчины, чем хоть раз в жизни перепрыгнуть пропасть, и станет перепрыгивать её. И, верно, с первого раза промахнётся и станет её перепрыгивать дважды Довольно!»
Сегодня выдался великолепный день. Изнурительный суховей, я бы сказал сухостой, переменился на северный ветер. От этого вершины гор приобрели как бы более чёткие очертания и стали звучать наподобие хрусталя. Мы с Учителем сидели под чинарой и читали. Он в своих неизменных парусиновых шортах, я слегка кутаясь в козью кацавейку. Подле моей правой руки лежала соломенная шляпа, наполненная доверху красной алычой. Я брал, не глядя, ягоду за ягодой, а косточки выплёвывал себе под ноги. Мой Учитель заметил это и сказал:
Из человеческих отправлений есть две замечательные вещи это моча и слюна. Никогда не выплёвывайте ничего изо рта.
Это не значит, что косточки вы должны съесть, заметив моё недоумение, сказал он, но сложить их в коробочку, пересчитать обязаны, с тем чтобы весной или осенью предать земле.
Разумеется, это было сказано в дружеском тоне и без тени наставления. Мне даже в голову не могло прийти обидеться тем более он, быть может, пошутил. Но по моим слюнным железам после этого как бы провели пальцем
Я поблагодарил Учителя (на этом мой вегетарианский завтрак завершился), и мы с Катей направились в лес, что синелся на четыре горизонта. На пути нам встретились две загорелые янки, если б их всё же недостаточный загар, я бы сказал мулатки: одна со свёртком на голове, видно, белья, другая с чем-то. Они громко разговаривали и хохотали, не обращая ни малейшего внимания на наше присутствие. Мы им невольно уступили дорогу, и подруги, покачивая бёдрами, как некий сиккимский караван, скрылись с наших глаз.
Какие весёлые женщины в ваших краях, сказал я, а между тем ни одна из них не взглянула на меня глазом.
А вы бы этого очень хотели? отозвалась Катя, слегка покраснев и сощурив свои и без того щелки-глазки.
Да так отвечал от рассеянности я.
У Кати веселое имя Катя, извините за невольную тавтологию, но согласитесь, глядеть на смуглое восточное личико и говорить: «Катя, как вы милы», забавно
Катя владеет каратэ. Когда я по рассеянности, позабывшись, как на спинку стула, облокотился на её плечо, она легонько подсекла мне ногу сзади, а локтём толкнула в бок я, как перышко, оказался на земле.
Ну как, не больно? рассмеявшись, сзади отозвалась она, представьте, что вы с облаков спустились на землю.
Что это было, каратэ? спросил я недоумённо.
Это всего лишь киме-вадза[7].
Затем начала долго объяснять, как ей было самой поначалу больно. Затем привыкла и полюбила каратэ.
Славная девчонка эта Катя! Её воображения хватит на десятерых. Кажется, она ко мне стала привыкать и даже скучает, если меня нет дома. Сядет молча и глядит в ту сторону, куда ушёл я. А когда, случается, я не в духе, сядет молча и глядит в глаза изучает. Так иногда глядит незнакомая собака, с виду добрая, а погладь укусит. Однажды мы долго глядели друг на друга, не моргая, с четверть часа, я уступил, зато нечто вычитал в её глазах. Что? Раскрою, когда их непременно нарисую.
Ну вот, кажется, я исполнил своё обещание. Нынче с утра хотя мне нездоровилось, но я написал её поясной портрет. Сначала я бросал фигуру и оставил в покое её головку, про шляпу и вовсе позабыл, когда вспомнил, было поздно: её не оказалось под рукой, пришлось писать по памяти. Работа шла трудно: одолевали то ли слепни, то ли мухи. Я был так увлечён, что не заметил. Получилась неплохая вещь.
Ну, это же великолепный Гоген, сказала Катя.
Ну если Гоген, то уж не великолепный, сказал я с видом знатока, попыхивая трубкой. И потом, кто же вы для меня Техамана?
Она засмущалась и пожала плечами. Бедная девочка, мсье Гоген, как луна, которую видишь, а не достанешь рукой. И так ли он деликатничал бы с вами? Ведь для него сорвать бутон восточного цветка было делом пустяковым. Он не для того приходил в этот мир, чтобы разводить сантименты
Суровы лета клонят к прозе[8] Так, кажется, говаривал наш поэт. Да, именно к прозе! А то, что я иногда хватаюсь за кисти это шалость. Этим я обязан одному человеку по имени Но довольно. А то загрызут слева и справа. В чём нет нам равных это в пересудах. В предыдущих записках я перехваливал себя. Портрет слаб. Боюсь, что вылететь ему в окно и висеть на ветвях развесистой чинары на пример Сезанна.
12-го августа
Прошло несколько самых отрадных дней в моей жизни. Хватит ли сил описать их? Странный вопрос. Как будто для кого-то я обещал написать поэму. Так или иначе я доволен своим житьём. И только грусть, непонятной природы грусть, по временам тяготит моё сердце. Отчего бы это?
Нет, это слишком сильно сказано и не для меня, и всё же это или примерно это у меня на душе. Я довольно близко сошёлся с Катей. Славное, вдумчивое существо. Как я уже сказал, она не похожа на отца. Это внешне, да и по деловой хватке в ней угадывается кореянка-мать. И только какая-то задумчивость в глазах и сосредоточенность мысли на лице это от отца.
Однажды был удивительно длинный и жаркий день, но, слава Богу, на исходе. Длинные тени от соседних гор перешагивали через забор, и от этого горы казались ближе. Солнце, казалось, высадилось, как десант, и пошло на убыль, хотя ещё достаточно сильно жгло.
Мы с Катей сидели на лавочке в тени жасминового куста и разговаривали. Она поворачивала разговор к Москве, я уклонялся не хотелось будоражить воспоминания.
Вы удивительный человек, говорила Катя. Сколько Вас знаю, а Вы ни разу не заговорили о Москве.
Зачем? пожал плечами я.
Вам, вероятно, не хочется говорить о Москве, что там у Вас невеста? Я увиливал, как мог. Катя выломала из жасминового куста сухую ветку и стала что-то чертить на песке.
А скажите, правда ли, что Москва стоит на семи холмах? сказала она и нарисовала семь разных холмиков.
На восьми, отмахнулся я.
Катя хихикнула и нарисовала восьмой холмик.
А что, на восьмом Ваш особняк и в нём дожидается Вас невеста?
Пришлось объяснять, что, сколько помню себя, у меня не было особняка, а тем паче в нём невесты. И потом, зачем идеализировать жизнь? Ведь кто нынче кого дожидается, разве мёртвый мёртвого?
Катя недовольно закусила губки, наконец, сказала.
Вы, наверное, имели печальный опыт измены?
И не одной!
В этот момент появился Цдзян. Его дорожный плащ был запылён. В его глазах сосредоточилась грусть. Вот вам свеженькая иллюстрация к сказанному: не надо идеализировать жизнь!
Как оказалось, только что в соседнем селе у него на глазах скончался юноша имеретин, которому он не сумел помочь. Катя быстро наложила на себя крест. Она, как выяснилось, этого юношу хорошо знала.