Эти рассказы, хотя и жуткие, мы знали так хорошо, что они успокаивали нас, как других детей колыбельные, и именно к ним мы обращались в надежде отрешиться от реальных горестей и забот. Они переносили нас в то счастливое время, когда дела в трактире шли хорошо, в то время, когда смерть и скорбь существовали лишь в историях и чужих жизнях.
Ветер снаружи был такой сильный и так жалобно стонал и завывал в дымоходе, что пришлось повысить голос самым неестественным образом, чтобы Кэти слышала меня, но она не жаловалась, а лишь сидела и с неослабным вниманием ловила каждое мое слово.
Последовала сцена самого кровавого побоища, читал я. Связанных моряков потащили к сходням. Там стоял кок, обрушивая топор на головы несчастных жертв, но остальные мятежники перебросили его через борт
Грозная буря рвала с петель дверь сарая и бешено хлопала ею уже битый час, а то и дольше, поэтому мы не сразу сообразили, что стук, который был слышен теперь, шел от передней двери: в нее кто-то колотил.
Я побежал посмотреть, думая, что вернулся отец. Передняя дверь трактира находилась в конце небольшого и темного коридора, выложенного каменными плитами, и в ней было круглое оконце с толстым, как бутылочное дно, стеклом. Даже угадывая одни лишь контуры, я понял, что это не отец.
Доброй ночи! сказал человек снаружи. Не впустите ли моряка переждать шторм?
Мы закрыты, только и смог ответить я, памятуя о наказе отца никого не впускать и не выходить из дома.
Сжалься, парень, перекричал незнакомец гул шторма, очевидно, угадав по моему обеспокоенному голосу, что я юн. Мне нужна тихая гавань всего-то на время, и потом я уйду. Не бросишь же ты меня погибать в такую дрянную погоду?
При этих словах буря завыла еще более дико. Действительно, в такой шторм жестоко держать на улице лишнюю минуту даже незнакомца. Ветер разъярился так, что всего за несколько мгновений до появления моряка он поднял в воздух тачку и швырнул ее в море. То же могло случиться и с человеком, в этом я не сомневался. Уверен, будь отец здесь, он впустил бы моряка, что бы он ни говорил перед уходом.
Когда я отодвинул щеколду, дверь распахнулась с такой свирепостью, что едва не пригвоздила меня к стене, а рев шторма и грохот бившихся о скалы волн обрушились на все мои чувства, так что я не сразу разглядел стоящую в дверном проеме фигуру, которую вспышка молнии выхватила из чернильной тьмы и почти просветила насквозь со всей возможной яркостью.
Я не мог различить его черт он оставался тенью в дверном проеме, но что-то в его лице сверкало, как крохотная звездочка.
Я не причиню тебе и твоей семье ни вреда, ни неприятностей, даю слово.
Послышался очередной раскат грома в такую ночь совесть не позволит захлопнуть дверь перед носом у незваного гостя, кем бы он ни был.
Ладно, сказал я неохотно. Входите же скорее.
Ты хороший парень, ответил моряк с улыбкой. Джона Теккерей добра не забывает. Будем знакомы.
Итан Мэттьюс, представился я, пожимая его руку: она была холодная и мокрая, как у торговца рыбой. Он совсем промок, и вода стекала с него, будто он только что выбрался из моря.
Входите, повторил я. Не то простудитесь до смерти.
Премного благодарен, сказал он, переступая порог, а я навалился на дверь плечом, уперся ногами в каменные плиты пола и, поборовшись со штормом, умудрился ее захлопнуть. Стоило запереть дверь, как в трактире замечательным образом установилась относительная тишина, и наш маленький дом показался еще более спасительным убежищем.
Я повернулся к незнакомцу и удивился, поняв, что он едва ли намного старше меня: ему можно было дать самое большее лет семнадцать-восемнадцать. Он был одет в форму мичмана (хотя и довольно старомодную), но без головного убора, в черном кителе с латунными пуговицами, белом жилете и белой же рубашке. На поясе у него висел меч.
С черным платком, повязанным вокруг шеи, он был красив: темные как у морской птицы глаза на бледном лице, обрамленном смоляными волосами, которые змеились блестящими влажными локонами. Он широко улыбнулся, среди белоснежных зубов один сверкнул золотом. Кэтрин подошла и встала рядом со мной, разглядывая гостя.
А кто эта редкая красавица? спросил он. Кэти покраснела и отвернулась.
Это моя сестра, сэр, ответил я суховато, не вполне довольный, что к ней обращаются так бесцеремонно. Ее зовут Кэтрин.
Но все называют меня Кэти, добавила сестра.
Очень рад знакомству, мисс Кэти, сказал моряк с легким поклоном.
Я тоже рада знакомству с вами, сэр, ответила Кэти, сделав, видимо, книксен.
Так что же, вы здесь совсем одни? спросил Теккерей, глядя мимо нас.
Подобный вопрос показался мне подозрительным, и моя ладонь сжалась в кулак. Это не укрылось от Теккерея, и он улыбнулся.
Брось, дружище, сказал он. Не беспокойся. Я просто спросил. Может быть, ваша мать дома?
Наша мать давно умерла, сэр, сказала Кэти. Мы с Итаном ужасно заболели, и отец пошел за доктором.
Кэти! прошипел я, раздосадованный, что она так откровенна с человеком, которого мы совсем не знаем.
Что? Она фыркнула. Отец велел тебе никого не впускать, а ты ослушался. Так что вот тебе!
Мне нечем было парировать это обвинение, и я почувствовал, как щеки у меня запылали. Ветер ревел как взбесившийся зверь и бился в двери, словно желая ворваться внутрь. Наш гость странно посмотрел на нас обоих.
Сегодня та еще ночка, заметил Теккерей. Давно ли ушел ваш отец?
Давно, сказала Кэти. Его нет уже страшно долго, правда, Итан?
Я снова зыркнул на Кэти: что за противная привычка говорить больше, чем нужно.
Он вот-вот вернется, сэр, сказал я, будьте уверены. Мы ждем его с минуты на минуту.
Да что вы? сказал он тоном, который мне не понравился.
Именно так.
Очень рад это слышать, юноша, ответил Теккерей. Пожалуй, я пока глотну рому и составлю вам компанию.
Он достал из кармана кошелек, вытряхнул на ладонь несколько монет и шумно высыпал их на барную стойку.
Полагаю, отец не захотел бы, чтобы мы выгнали вас, пока не утихнет шторм, сэр, сказал я, глядя на монеты. Можете налить себе рому. Бутылка на стойке. Кэти принесет вам стакан.
Мы все уселись за стол у огня, Кэти и я с одной стороны, Теккерей с другой. На столе лежала стопка книг, наш гость взял их и, усмехаясь, стал зачитывать названия вслух.
«Повествование о кораблекрушении, самом чрезвычайном и огорчительном, китобойца Эссекс», «Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета», «Гротески и арабески»[1] Пускаетесь в большое плавание, молодые люди.
Вы не любите мистера По? спросила Кэти.
Очень даже люблю, ответил Теккерей, хотя порой он несколько витиеват, на мой вкус. Он ухмыльнулся. Впрочем, рассказ «Сердце-обличитель» очень занятный очаровательно жуткий.
Кэти улыбнулась необычному словосочетанию: очевидно, она разглядела в Теккерее родственную душу. Я был не столь доверчив.
Вы что же, любите читать, мистер Теккерей? спросил я с явным удивлением. Он улыбнулся.
Читаю, когда выдается возможность, ответил он. Но моряки куда чаще рассказывают истории, чем читают. Это часть корабельной жизни, даже на таком судне, как мое.
На мгновение Теккерей взглянул на огонь и, казалось, потерялся в собственных мыслях. Интересно, что он имел в виду.
Вы еще не рассказали нам, как остались без крова в такую ночь, сказал я.
Раньше я жил неподалеку отсюда, ответил он. Но это было давно
И снова Теккерей словно погрузился в свой собственный мир, а я покосился на Кэти, жалея, что в своем мягкосердечии впустил этого незнакомца в дом. Мы знали почти всех в округе, и ни про каких Теккереев я не слыхал. Но когда наш гость повернулся к Кэти, она казалась совершенно околдованной.
Мне нравилась одна девушка, и я хотел на ней жениться. Он слабо улыбнулся Кэти. Но она вышла за другого. А я женился на море. Он отхлебнул рома и снова посмотрел на огонь. Я закатил глаза, и сестра шлепнула меня по руке.