А пошел ты, огрызнулся еще один из парней, Ронни Ауэрбах.
Это вы все отсюда ухо́дите, хладнокровно заявил Шон.
Или что? вскинулась Дебби.
Или я звоню в полицию, усмехнулся Шон.
На каком основании? с вызовом поинтересовался Эймс.
Агрессия. И Шон положил руку на плечо Карли, успокаивая ее. Потом, взглянув на меня, спросил: Почему бы вам, девчонки, не пойти поплавать?
Спасибо, друг, сказала я и за руку повела Карли к берегу.
Да ладно, я просто делаю свою работу. И на этом пляже, моем пляже, мы такого не потерпим.
Любитель педиков, бросила Деб Шеффер.
Сам небось голубой, поддержал ее Эймс.
Так совпало, что чуть позже появилась полицейская машина пляж был частью территории, которую патрулировали копы Олд-Гринвича. Зайдя по щиколотку в воду, я увидела, как одних из местных полицейских рослый итальянец по фамилии Проккачино выходит из патрульного автомобиля. Возвращаясь, я услышала, как коп говорит Шону:
Если бы мы каждого задерживали за обзывания
Это были не обзывания, возразил Шон, а гнусные издевательства.
Та паскуда сама нас обозвала, сказал Эймс.
Это ты лживая злобная паскуда, бросила ей Карли. Я тебе слова не сказала.
Она говорит правду. Шон повернулся к копу. Я был тут. И все слышал она им ничего такого не говорила.
Она еще в школе нас оскорбляла, нашлась Деб.
Девчачьи выдумки я за милю чую, хмыкнул Шон. А между нами всего-то пара футов.
По-моему, тут чисто школьные разборки, усмехнулся Проккачино. А это не наше дело.
Если не считать того, что эта банда хулиганов пыталась помешать двум милым девушкам пройти на мой пляж. Шон был непреклонен.
Ну, положим, это не твой пляж, заметил Проккачино.
Я дежурный охранник. Это мой пляж. И я их не пущу сюда.
Проккачино, кажется, растерялся:
Шон правду говорит? спросил он.
Они назвали меня жирной лесбой, с вызовом заявила Карли.
Неправда, возмутилась Деб Шеффер.
Проккачино повернулся к Шону:
Ну, это их слово против ее. Пропусти-ка ты их всех на пляж.
Вперед выступил Эймс:
Учтите, если нас отсюда прогонят, мой папа обо всем узнает. И вы снова вернетесь в свой ниггерский район в Стэмфорде. Это понятно?
Проккачино его понял. Отец Эймса Суита, Гордон, был авторитетным юристом на Уолл-стрит и к тому же членом городского совета. Он, по словам Арнольда, имел обыкновение без зазрения совести использовать свое служебное положение, тем более что еще и водил давнюю дружбу с губернатором-республиканцем Коннектикута. Да и мэр Олд-Гринвича был у Гордона прикормлен. А это означало, что, если его малыш Эймс пожалуется на злого дядю полицейского, последуют кары. Шон тоже понимал, какими могут быть последствия, ведь так же, как и Проккачино, он рос неподалеку, в бедном квартале по ту сторону трассы 1, типичном бензиновом переулке[17] с тесными двухэтажными домишками, выходящим прямо на шумную магистраль. Обитал там рабочий люд, обслуживающий весь Олд-Гринвич и тихо ненавидевший тех, кто вроде нас поселился восточнее, за Байрем-парком, большим зеленым массивом, в который ходила курить дурь половина олд-гринвичской старшей школы и где приторговывали травой и ЛСД дилеры из стэмфордского гетто.
Все в школе знали, что Эймс Суит в доле с парнями из Стэмфорда и работает на них, сбывая наркоту своим же одноклассникам. Не сомневаюсь, что и полицейский Проккачино знал об этом не хуже нас. Знал, но был связан по рукам и ногам Гордоном и Салли Суитами, проживавшими на набережной на Мак-Кинли-драйв, одном из тех шикарных прибрежных районов, что красноречиво говорили о богатстве и статусе его обитателей.
Хотя «белый» Олд-Гринвич был глубоко консервативным местом, тем не менее дети здесь были подвержены всем тем же порокам, что и в больших городах, и даже, пожалуй, в большей степени, чем на Манхэттене, хотя бы потому, что ребятам моего возраста там всегда находилось чем заняться. В Нью-Йорке юный отморозок вроде Суита в конце концов мог и перестать искать неприятностей с законом после того, как копы припугнули бы его до смерти, угрожая бросить на ночь в обезьянник (до появления подмоги в виде папочки с адвокатами). Здесь же, в пригороде, сопляк Эймс Суит и та позорная сила, что стояла за ним, мог позволить себе угрожать полицейскому, американцу итальянского происхождения из рабочей среды.
Проккачино побелел. Он разозлился, но и испугался. Я ясно видела, что он колеблется, пытаясь решить, как реагировать на столь неожиданно оказанное на него давление.
Я могу показать вам пункт в «Руководстве для спасателей по штату Коннектикут», сказал Шон, который гласит: «Дежурный спасатель имеет законное право отказать любому лицу в посещении пляжа, который он контролирует, если указанные лица, по его мнению, представляют угрозу безопасности или порядку на вверенном ему пляже». У меня там на стенде есть инструкция. Это закон, и я обеспечиваю его соблюдение.
Судя по виду Проккачино, он предпочел бы сейчас оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Он повернулся к Эймсу:
Извини, Эймс
Меня зовут мистер Суит
Прошу прощения, мистер Суит. Но закон есть закон, и здесь Шон принимает решения. Если он считает, что вы с друзьями должны покинуть пляж, я здесь бессилен.
Ровно через неделю, фыркнул Эймс, вас здесь уже не будет, офицер. Да и дежурить будет другой спасатель.
Деб Шеффер сверлила взглядом меня и Карли. Она уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но тут Эймс положил руку ей на запястье, помешав отпустить оскорбительное замечание, сообразил, что полицейский может услышать и использовать против нее и всей их шайки. Потом подал знак своим, что надо заканчивать и уходить. Но когда ребята уже отошли на большое расстояние, Эймс обернулся резко, как пружина. С угрожающей, издевательской улыбкой он ткнул указательным пальцем прямо в Карли, будто прицеливаясь. Отворачиваясь, он еще успел показать нам похабный жест, прежде чем схватил за задницу Деб Шеффер. Когда они укатили на горчично-желтом «мустанге», подаренном Эймсу отцом в прошлом году, когда парня выбрали капитаном команды по лакроссу, Проккачино посмотрел на Шона:
Ты хоть понимаешь, что сейчас натворил, сынок? с печалью в голосе спросил он.
Он хулиган и обидчик, резко ответил Шон. А я не переношу таких мерзавцев.
У тебя дома нет пары ребятишек, которых нужно кормить, бросил Проккачино. Что касается вас, юные леди, то ваши родители об этом еще услышат.
Проккачино оказался абсолютно прав. В семь вечера у нас затрезвонил телефон. Я попыталась схватить трубку первой, думая, что это очередной анонимный звонок. Но мама меня опередила, и ей прямо в ухо раздался пронзительный крик Салли Суит, которая обвиняла меня в попытке втянуть ее обожаемого Эймса в проблемы с полицией, действуя сообща с этой «ужасной девчонкой Карли Коэн явно ненормальной». К счастью, вернувшись домой, я успела обо всем рассказать маме. Когда позвонила Салли Суит, мама жестом предложила мне подняться наверх, чтобы снять трубку красного, как помидор, телефона в ее спальне и подслушивать. При всех своих закидонах мама, когда требовалось, умела дать отпор, особенно если чувствовала, что к ее детям относятся несправедливо. Вот и в тот вечер она на полную мощность включила режим «пленных не брать».
Не понимаю, Салли, что вы хотите сказать, когда называете Карли Коэн ненормальной? ехидно спросила мама.
Она же явно ненавидит мужчин.
И что заставило вас прийти к такому выводу?
Ой, да полно вам! Вы же знаете, что она не интересуется мальчиками.
И это, по-вашему, дает вашему мальчику право травить ее и мою дочь самым омерзительным образом?
Омерзительным? Омерзительным?! Какое вы имеете право говорить такие вещи?