Моё настоящее имя Люция, непонятно почему сказала она.
Это ж за что тебя? Василиса сунула письмо в карман рабочего халата. Родители не любили?
Обожали Папа на заводе самолёты собирал и космосом грезил «Дочь! Скуку прочь! Полетим на Сириус! Кашу доедай, а то в небесный поезд не пустят!» А мама на пианино Я кукол кормила и укладывала их спать под Баха и Прокофьева с Дунаевским. Родители замыслили соединить Людвиг да Циолковский. Вот и получилась Люция.
Дела! сверкнула зубами Василиса. Была у нас в деревне бабка Пульхерия. Да её товарки Полухерией называли!
Знаешь, была такая святая Люция. Давно, в Сиракузах. Ей вырвали глаза
Слава Советам, сейчас другие времена!
Бабушка всё таки настояла на имени Людмила Уйду я, Василиса! Завтра же уйду! В училище. На углу Воскресенской и Ленина, знаешь? Там требуются объявление на столбе. Выучусь детишек учить.
И то дело! Василиса бестолково задвигала чашкой с торчащим хвостиком чайного пакетика. Потом выпалила:
Я бы в стюардессу пошла! Чтоб причёска и на шее прозрачный шарфик. Пилот такой весь брюнет. Улыбка. Фуражка. «Полетаем, спрашивает, Василиса Викторовна?». А я серьёзная, жуть: «Проходите в кресло, командир. К полёту готовы!».
Василиса опустила глаза. Пальцы теребят пачку печенья «Столичное».
Только бабка всё болеет, а Юрка Вчера оболтусу пиджак и ручки-тетради купила. А ты спроси, сколько денег оставила спекулянтам! Теперь вот Жанка эта Да пусть её приезжает, угол найдём. Чего девке в деревне пропадать!
Хорошая ты, Василиса, растягивая губы в улыбке, Людмила почувствовала кровь на губе. Своди сына в кино с китайцами.
Чего там?
Смешно.
Билет, поди, буханку хлеба стоит, вздыхает Василиса.
Длинный гудок гудит конец обеда.
С завода Людмила ушла. Не сразу, конечно. Под причитания Василисы: «Без денег девка, да совсем сирота» отработала положенные две недели, прошаркала метлой под «вологодских ребят». Покрикивала на обладателей тяжёлых грязных сапог, поднимала глаза от трещин на асфальте. Гоняла ворон. И улыбалась.
Заплатка вторая. Романтичная
Дали Людмиле койку в женском общежитии по улице Первомайской. Хорошая комната. Три на четыре метра, две соседки, пружинная кровать, на обоях вырезки белозубых мужчин из модных журналов, а в окно лезет настойчивыми ветвями липа. Чего ещё для счастья надо? В один заход перевезла своё богатое хозяйство рюкзачок да дерматиновый пузатый чемоданчик.
К тому же здание общежития дореволюционное, с лепниной, с толстыми стенами и стойким запахом кипяченых тряпок. Открывайте тяжёлую украшенную бронзовыми бляшками дверь и поднимайтесь по стёртым ступеням. В холле обязательно наткнётесь на мешанину из вязаных кофт, шарфов и безрукавки с карманами.
Это Нинель Марковна бессменный и незыблемый вахтер общежития. Женщина потеряла в далёкую молодость мужа, Броню, Бронислава, поэтому закрывала глаза на попытки проскользнуть мимо неё гостей мужского пола.
Бывало, окинет взглядом щуплую мальчишечью фигуру и кивнёт:
До девяти! Ишь, детки-конфетки, женишки-лопушки!
Иному же грудью перекрывала вход на этажи:
Ты пьёшь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву, не знаешь, что во сне!
Ухажёр нервно шарахался от громкого гласа вахтёрши.
Не пущу, и точка! и эхо отскакивало от высокого куполообразного потолка. Ещё «спасибо» скажешь, девка. Не Броня он, и ног твоих он не достоин лебезать!
ать! ать! хихикало эхо.
Не помогали ни угрозы, ни подношения в виде ромашек и дешевого вина. Но потом, когда обманутая и брошенная Галочка, Ниночка или Любочка рыдала в вязаную безрукавку с карманами, Марковна приглушала бас:
Ну-ну, ты девка удачливая: встретишь ещё своего Бронислава.
Я свободна, ты свободна!
Завтра лучше, чем вчера!
И гладила по голове жертву несчастной любви, пока не заканчивался слезоразлив. Затем одёргивала промокшую безрукавку и вручала девушке завёрнутую в промасленную бумагу котлетку.
Про котлетки надобно упомянуть отдельно.
Ежедневно с половины второго до двух часов дня случайные прохожие против воли замедляли шаг у дверей женского общежития швейной фабрики номер семь. Они поднимали носы, принюхивались и невольно улыбались.
Это Нинель Марковна доставала из цветастой хозяйственной сумки поцарапанную кастрюльку. Непонятно, из чего она умудрялась в эпоху тотального дефицита лепить это чудо, но котлетки были всегда.
Как и в тот раз. Нинель сидела и мирно кушала свои знаменитые котлетки. Уже третья исчезла за напомаженными розовыми губами, как вдруг у стола нарисовался Сашка, сантехник.
Сашку свои прозвали Вантузом за щуплость фигуры и «мягкий» характер. Пах Сашка профессионально: ржавыми трубами, перегаром и одеколоном «Незабудка».
Нинель, ошеломлённая внезапным появлением, поднялась во весь свой немалый рост и гаркнула:
Авария, что ли, где?
Сашка Вантуз примирительно развёл руками:
Доброго дня вам, Нинель Марковна.
Марковна фыркнула: «Ну и выхлоп! Как на ногах-то держится, задохлик».
После того как Сашка оказался в центре общежительского скандала, вахтёрша держалась с сантехником строго. Уже месяца два как.
Висели себе трусики и лифчик в помывочной второго этажа. Сохли на верёвке и вдруг исчезли. Остались лишь прищепки.
На свою беду, Сашка воевал в тот день с гудящим краном. Намокрил на полу помывочной резиновыми сапожищами. Сразу понятно вор!
Шуму было! Хозяйка трусов скандалила: «Свидание сорвалось! Грабитель, уголовник!»
Общежитие издевалось: «Извращенец». Катька с четвёртого ввернула иноземное словечко: «Фетишист» и с интересом посмотрела в сторону сантехника.
Сашка руками разводил, мычал что-то в своё оправдание. Да кто его послушает!
К скандалу подключилась Юлька с третьего этажа да Маринка с пятого. У девушек в разное время пропадали вещи: колготки капроновые и коробочка с тушью. Ну, знаете: туда плюнешь, кисточкой поелозишь и красишь ресницы, открыв рот.
Я-то думала, тушь из рваной сумки выпала, а вон оно что! Может, он не один! Может, их банда!
Марковна тему трусов понимала, а если бы дело к свадьбе, то и одобряла, но к ворам строго:
За такое дело уши оторвать!
Трусы с лифчиком вскоре нашлись: соседки жениха не поделили, вот одна и выместила злость на незатейливом изделии швейной фабрики номер семь.
Перед Сашкой наскоро извинились.
Напугал, чёрт! Марковна бухнулась на стул. Чего тут? Не вызывали!
Сашка заискивающе улыбнулся. Сунул руку за пазуху и достал оттуда мокрый и дрожащий комок.
Иду, вот а там вот одуванчик. Пищит. И мамки нигде
Марковна собрала лоб гармошкой.
Что за дрянь с помойки? Бегом в ванную! Накапает!
Отмытый комок оказался собачонкой женского пола жёлто-бурой масти.
Проходящая мимо Людмила срочно была отправлена в магазин за молоком. Подружки-соседки Ленка и Алёнка с первого этажа пожертвовали сиротке коробку из-под импортных туфель, а Маринка с вечной сигаретой в крепких зубах притащила неожиданную пелёнку и детскую соску:
Получите для вашего волкодава!
Марковна командовала стихийными няньками и бестолково суетящимся Сашкой:
Молоко нужно гретое! Дети-то у тебя хоть были? Эх, руки-крюки! Щенок ведь не трубы-гайки!
Собачонку назвали Августой, в честь месяца, в котором прибилась. Отныне она с хозяином каждый день навещала вахтенный кордон.
По «Новостям» что передают: американцы негров не уважают! Сашка побывал в парикмахерской на углу Лесной и Парковой и за сорок копеек посветлел лицом.
Угнетаемый народ! вздыхала Нинель. Она вдруг тоже помолодела: румянец и красная помада. Пожалеть надо.
Софья Константиновна, древняя подруга, внушала Нинель:
Ниля, ты кидаешь мине брови на лоб! Слушай свою Соню, как маму родную: Соня-таки знает мужчин! Ты помнишь моих мужей? Абрама? Родика? Вована? И того шлимазла, чьё имя насмешка над честной женщиной! Абдак