И впрямь, как можно существовать в действительности, в которой одни девочки по своей воле режут свои собственные бедра, а другие, вовсе этого не желая, погибают в терактах? В таком мире я не умела жить. Никто меня этому не научил. Все это было несправедливо, безумно и бессмысленно.
И как можно было рассказать Тенгизу о том, что его подопечная себя режет, если он не уберег от смерти свою родную дочь? Нет, к такой несправедливости я была не способна. Я сама восстановлю справедливость.
Тенгиз, совершила психолог Маша третью попытку вмешательства. Как звали твою дочь?
Зита, ответил Тенгиз.
Глава 17
Девятая заповедь
Когда стулья заскрипели, сообщая о намерении сидевших на них людей покинуть кабинет, я стремглав отбежала в дальний темный угол коридора в здании директоров и начальников.
Первой из кабинета вышла Милена раскрыла зонт и поспешно удалилась в дождь, хлюпая клоунскими башмаками. За ней на улицу выбежала Фридочка, завернувшись в шерстяную шаль.
Затем на пороге появились Тенгиз и психолог Маша. Такая она была субтильная, как будто никогда и не ходила беременной. Она застегнула куртку, натянула капюшон, достала из сумки связку ключей, но, словно не решаясь выйти в непогоду, засунула руки в карманы и принялась дрожать от холода, выстукивая зубами и ключами дробь.
Тенгиз возвышался над ней как телебашня, отчего психолог Маша выглядела совсем пушинкой, готовой оторваться от земли при первом дуновении ветра, и мне трудно было представить, как она может кого-то лечить с такой шаткой комплекцией.
Не нужно ли нам с тобой поговорить с глазу на глаз? осторожно спросила психолог Маша, высматривая что-то в ливне.
Зачем? спросил Тенгиз.
Может быть, тебе бы хотелось проработать поделиться с кем-нибудь просто не оставаться наедине Ты когда-нибудь ходил на психотерапию?
И не собираюсь, ответил Тенгиз. Хоть мне и не раз предлагали от министерства обороны, как члену осиротевшего семейства, мне ведь полагается.
Жаль, вздохнула психолог Маша. Ты не веришь в эффективность психологической помощи?
Верю, ответил Тенгиз. Но не люблю, когда со мной разговаривают на этом вашем жаргоне, как будто я статистическое данное. Бесчеловечно это. Далеко и бессмысленно. Все психологи одинаковы. Думают, что только им известно, как все в человеке должно работать.
А где твоя жена? спросила психолог Маша.
Мы довольно быстро разошлись. Тенгиз щелкнул зажигалкой. Невозможно было вместе жить после такого. Ну представь, как тут проживешь, если каждый день начинается с вопроса кто виноват?. Она вернулась в Батуми. Так лучше.
Психолог Маша снова вздохнула, и ее зубы застучали еще чаще.
Что это мы все обо мне? Тенгиз пустил облако дыма в холодный воздух. Давно ты работаешь психологом?
При чем тут я? замялась Маша. Здесь важен ты, потому что от твоего благополучия зависит благополучие наших ребят. А моя личность в данном случае никакой роли не играет.
Вот именно поэтому я никогда и не обращусь к психологу, заявил Тенгиз. Езжай домой или куда там тебе. Поздно уже. Мне скоро на смену заступать. Пять человек остались, но это все равно что двадцать. Чем их меньше, тем их больше.
Я интерн, вдруг сказала психолог Маша. Это третий год моей клинической интернатуры.
Совсем зеленая, усмехнулся Тенгиз. Но в терминах шаришь. Зачем тебе все это?
Я хочу помогать людям, находящимся в кризисных ситуациях. Я верю, что
Да ну брось. Зачем оно тебе?
Да так, в третий раз вздохнула психолог Маша. Я недобрала баллов, чтобы поступить на медицинский, с математикой у меня вечно были нелады. Вообще-то меня всегда тянуло в искусство, но мои родители не хотели, чтобы я становилась художницей. А учителя слишком мало зарабатывают.
Видишь, как все просто, усмехнулся Тенгиз. Не надо мудрить. Родители всегда виноваты, а работа с людьми это вид искусства.
То же самое говорит мой мадрих, сказала психолог Маша.
Про родителей?
Про искусство.
У тебя тоже есть мадрих? удивился Тенгиз. Я думал, это привилегия детей и подростков.
Супервизор. У каждого психолога должен быть мадрих. Вообще у каждого человека должен быть мадрих.
И кто твой супервизор?
Ты его знаешь, раз работаешь в программе НОА. Он наш главный психолог.
А! Ну конечно знаю. Кто ж его не знает. Хороший мужик. Теперь я спокоен. Ты в надежных руках.
Не спорю.
Вот и хорошо. Езжай домой. Наше время подошло к концу.
Ты ни в чем не виноват, неожиданно выдала психолог Маша. Я знаю, что тебе так не кажется, и все равно ты ни в чем не виноват. Иногда судьба это просто судьба.
Откуда ты знаешь? спросил Тенгиз странным голосом.
Знаю, ответила психолог Маша. Некоторые вещи я просто знаю.
Ясно, задумчиво протянул Тенгиз.
Пока, сказала Маша. Если что, я всегда здесь. Помни об этом.
Помню.
Маша растворилась в ливне, а Тенгиз все стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил. Выстрелил окурком в ночь, а потом закурил еще одну сигарету. И еще одну. Я думала, это никогда не закончится и мне суждено остаться ночевать в здании директоров.
После четвертой сигареты Тенгиз выключил свет в кабинете, запер его на ключ, затянул шарф на шее и наконец удалился.
Я подождала пару минут. Потом вышла из своего укрытия. Подобрала окурки, которые он выбросил, и выкинула в урну.
Дождь лил как из ведра, и я побежала обратно в общежитие, прикрывая голову руками.
Я твердо знала, что нашу девятую заповедь не нарушу Тенгиз не должен ничего знать. Я больше не думала о Владе, я думала о нем.
Аннабелла уже не слонялась по комнате, а чинно сидела на стуле у своего стола, нарядившись в стильный черный спортивный костюм.
Ее взгляд опасливо нашаривал кого-то за моей спиной. Видимо, она ожидала, что вся воспитательская команда Деревни ворвется следом за мной в комнату со смирительными рубашками и шприцами. Ее страшно удивило, что я вернулась одна.
Где они? Ты что, никого не нашла?
Никого не нашла.
На какой-то миг мне показалось, что у Аннабеллы разочарованное выражение лица. Но оно моментально сменилось ожидаемым облегчением, так что, должно быть, мне померещилось.
А завтра? Ты им расскажешь завтра?
Ничего я никому не расскажу. Очень мне надо, чтобы ты самоубилась.
Да не собираюсь я самоубиваться, флегматично произнесла Аннабелла, достала из ящика стола пилочку и принялась как ни в чем не бывало подпиливать уголок изящного ногтя. Не надо мне верить. Я всегда рассказываю страшные истории, когда мне плохо, но это просто мое воспаленное воображение.
Ты резала себя, сказала я, не позволяя, чтобы меня сбили с толку. Я видела, как ты себя резала бритвой. Я все еще способна отличить воображение от реальности.
На самом деле в данный момент я вовсе не была в этом уверена.
Это не называется резать. Фу, какое противное слово. Это кровопускание очень действенный метод. Ты же читаешь книжки, Комильфо! Когда-то врачи считали такой способ панацеей от всех проблем. А то, что сегодня так не считают, так это только потому, что наука всегда связана с идеологическими тенденциями и модой и научные выводы меняются без всякой связи с реальным положением дел. Вот, например, когда-то девушки выходили замуж в четырнадцать лет, а сегодня это вне закона. Так что это значит? Что девушки за двести лет поменялись? Ничего подобного. Просто мода изменилась. Вот и все. Пройдет еще сто лет, и все опять станут жениться в четырнадцать и пускать себе кровь, когда болеют.
В словах Аннабеллы было разумное зерно. В самом деле, в моих любимых книгах врачи любили пустить кровь бледным дамам, изнемогающим от недугов душевных и физических.
Я не ненормальная. Аннабелла почувствовала во мне понимание. Сама подумай. Если столько людей в течение стольких лет так поступали, разве может быть, что они кругом ошибались?