Она задула спичку и немного успокоилась.
Ну что, успокоилась? спросил я.
По-моему, голос у тебя был другой, ответила она.
Главное, что морда все та же, сказал я.
Она округлила глаза. Я понял, что захожу не в ту степь. И стал выруливать:
Понимаешь, у меня голоса меняются в зависимости от настроения Тогда было одно настроение, сейчас другое. Тогда я переживал, что ты не выйдешь, и голос был взволнованный, грубый. А сейчас вот радуюсь, и голос поэтому как колокольчик
Ага, и произношение стало другим?
Конечно. А что ты имеешь в виду?
А то, что стал похож на городского мальчика.
А разве я тебе говорил, что я деревенский?
А ты хоть помнишь, о чем мы говорили?
Уже забыл. Меня в детстве роняли. С тех пор, что не нужно, я все забываю.
Так-так!..
Она улыбнулась, оценив мою находчивость. Потом опять насторожилась и проявила совершенно непонятное упрямство.
Нет, это был не ты. Тот был постарше. Ты уж совсем ребенок!
Последние слова меня больно задели. Хотелось быть кем угодно, хоть чертом, только не ребенком.
В таком случае, сказал я, ты имеешь дело с оборотнем.
Как тебя зовут? неожиданно спросила она.
И неожиданно я ответил:
Валентин.
Валентин?!
У меня оборвалось сердце. И я промолчал.
Валентин. Надо же! А меня Валентина. Как интересно!..
Было и в самом деле интересно.
Она приблизилась ко мне вплотную, и я почувствовал ее дыхание. И сам вдруг перестал дышать. Странное такое действие оказала на меня живая женщина.
Почему-то не верилось, что я это я, а передо мной наедине настоящая женщина. Женщина со своим женским телом, которое преследовало мое воображение всю жизнь. Лицо такой женщины до сих пор я видел сквозь какое-то стекло, через которое не мог его коснуться, не мог почувствовать дыхание ее и запах.
Ни одна сопливая пионерка, чем бы она ни намазалась, не будет пахнуть так, как пахнет взрослая женщина.
Сердце мое сделало попытку выскочить из груди. В мыслях пошел полный разброд. Из какой-то дальней извилины очень некстати выплыл Шиллер со своими стихами обо мне:
Едва завидя женский взгляд,Они дрожат и млеют,И замирают, и скулят, Хотят, да не умеют.Так ты не местный? спросила вдруг Валентина после нелепого молчания.
Голос у нее был очень взрослый, очень правильный, с какой-то учительской дикцией. И вообще, она чем-то напоминала нашу немку, которая приезжала из Таганрога в нашу залевскую школу. Чужая, далекая, какая-то нерусская, но страшно манящая. При виде ее меня всегда донимали захватывающие фантазии.
Но в этом она сама была виновата, та немка. Оставила меня после уроков исправлять двойку, и я сидел, как баран, пялил на нее свои зенки. В конце концов она подошла ко мне, наклонилась, схватила меня за уши и лбом своим уперлась в мой лоб: «Ну что ты смотришь, Соболевский, что ты смотришь на меня, как кот на сало? Учи урок!» И до сих пор она стоит перед глазами со своим уроком! Тогда я первый и единственный раз увидел вблизи лицо взрослой женщины.
И вот теперь передо мной такое же лицо, смотрящее на меня.
Ну, что молчишь? Откуда ты? Откуда ты взялся такой? А?
Я не успел опомниться, как выдал вторую ложь:
Из Таганрога.
А что делаешь здесь?
Отдыхаю.
А школу ты уже закончил?
Конечно! Давно уже. Два месяца
А сколько тебе лет? бесцеремонно спросила она.
Семнадцать. А что?
Ничего. Такой молоденький
Я тут же пожалел, что не накинул себе еще годочек, и с досады сморозил:
Зато спеленький.
И так затянулся дымом, что бедные мои легкие чуть не лопнули. Она не отрывала от меня своих глаз.
Что ты этим хочешь сказать?
Ничего, ответил я и повторил сумасшедшую затяжку.
Ну хорошо. А что мы с тобой будем делать?
Вопрос загнал меня в тупик. Но неожиданно для себя я заговорил:
Вообще-то, я очень люблю лунные ночи. Совсем не хочется спать До утра вот так просиживаю на лавочке Если хочешь, можешь составить мне компанию.
И с кем же это ты просиживаешь, а?
Да так Обычно один
Ну-ну. И часто?
Да нет В общем-то, я образно говорю
Понятно, сказала она и тут же ни к селу ни к городу влепила: Так ты правда не помнишь, о чем мы говорили?
Но мне уже вспомнились лунные ночи из Мопассана, и я почувствовал себя уверенней.
Знаешь, меня как-то больше волнует то, о чем мы будем говорить. Понимаешь, мне так нравятся эти ночи Балдею от них. В городе ты никогда не увидишь такое небо и такую луну. Я, можно сказать, только из-за этого и живу летом в деревне. Нет, ты посмотри на небо!
Она посмотрела на небо. А я тем временем на нее. И как будто от земли оторвался, как будто поплыл.
Она перевела взгляд на меня, улыбнулась и сказала:
Романтик ты юный. Ну, пошли уже, что ли.
И вдруг взяла меня под руку. И прижалась к плечу. И после этого еще спросила:
Тебе не холодно?
Я сказал, что совсем не холодно. И напрягся изо всех сил, чтобы не дрожать. Но меня трясло, как цуцика. Сигарета не помогала. К тому же она быстро закончилась. А закурить еще раз я не решался, чтобы не выдать волнения.
Мы шли, прижавшись друг к другу, как настоящие влюбленные, брели куда-то в конец скверика, туда, где находились укромные лавочки. Не знаю, какой черт подталкивал Валентину, но шла она именно туда, куда хотел бы идти я.
Она все сильней сжимала мою руку. А мне казалось, что она чувствует мое состояние и забавляется. Но управлять собой не мог, мешала дрожь.
Я хотел курить. Никогда еще не хотел так курить! Но левая рука была захвачена ею, а правая не могла забраться в левый карман за спичками. Пришлось подавить желание, чтобы она не освободила мою руку.
И я принялся нести всякую чушь про летние ночи и про полную луну. И сам уже понимал, что все это лишнее, но придумать что-то умней оказалось мне не по силам.
Наконец она будто сжалилась надо мной и разговорилась сама. Я испытал облегчение. Слушать всегда легче. Но я, честно говоря, и не слушал ее. Только делал вид, что слушаю. На самом деле голова была как улей, и я чувствовал только беспомощность.
Мы сели на лавочку под тополем. Совсем близко друг к другу, почти прижались, чуть ли не обнялись! А я почему-то вместо удовольствия мучительно дрожал.
Она опять спросила, не замерз ли я. И я сказал, что замерз. Тогда она по-настоящему меня обняла.
И тут до нас донесся шорох. Мы оглянулись и увидели толпу. Валентина вздрогнула и отшатнулась.
Кто это? испугалась она.
Я узнал своих друзей. Они столпились, как стадо овец, в десяти шагах. И послышался голос Костра:
Леха, спички есть?
Дрожь моя внезапно исчезла. Валентина раскрыла рот и с удивлением осмотрела меня. Я вежливо извинился и подошел к пацанам.
Какого черта? Вы бы еще со свечками приперлись! процедил я сквозь зубы.
Костер оправдался за всех:
Да мы просто так Леха, ты не подумай Просто интересно, как тут у тебя?
А что, с Ленкой уже не интересно? Или к ней ты тоже кого-то отправил?
Костер отвесил челюсть, не найдя чего ответить. И я закончил:
Все! Валите отсюда!
Стадо молча двинулось, шурша копытами по сухой траве. Никто и не вспомнил о спичках, которых, небось, у каждого в кармане было по два коробка.
Вернувшись к Валентине, я почувствовал себя неуютно. Она молчала и холодно держала дистанцию.
Я закурил, пустил дымок на луну. В голове роилась куча мыслей одна глупее другой. В конце концов я сказал:
Не обращай внимания. Это мои друзья. За меня переживали.
Валентина ответила молчанием. Я тоже не стал напрягаться.
И, когда я почти докурил сигарету, она заговорила с неприятным холодком:
И как же все-таки зовут тебя?
Я посмотрел на нее глазами ягненка.
Мы же познакомились. Я Валентин. Ты Валентина
А может быть, ты Алексей?
Пришлось изображать простачка.
Ах, вот ты о чем!.. Лехой меня зовут, потому что фамилия такая Алехин. С самого детства Леха да Леха. Я привык, не обращаю внимания. А тебе что, не нравится?
Она опять недоверчиво промолчала.
Тогда я закинул ногу на ногу и, попыхивая сигаретой, тоже заткнулся. «Черт с тобой, подумал, захочешь уйти, держать не буду. В конце концов, возмутился я, почему это я должен обхаживать женщину, которой двадцать два года! Пусть сама и беспокоится. А нет скатертью дорога! Пятнадцать лет жил без вас и на судьбу не жаловался».