26. Мы на втором году
9 сентября. Четверг.
Я старался влиться в учебный процесс. Таил надежду перестроить отношение к учебе. Я был прилежен, как тысяча отличников. Не пропустил ни одного занятия. На уроках ловил каждое слово преподавателя. И даже вечерами брался за учебники!
Но! Чувствую себя орангутангом, не поддающимся дрессировке. Ни физика, ни математика, ни электротехника не проникают в меня! И преподаватели, олицетворяющие их, отторгаются чувствительным моим организмом.
Только литература и литераторша Лидия Матвеевна Донская. Она обаятельна, хотя уже в летах и довольно полная. Чувствуется, что когда-то была красавицей. Все это в ней осталось. Возраст ничего не испортил. Наверное, годы калечат только нехороших людей. Лидию Матвеевну хочется видеть и слышать. На ее уроках как-то и безобразничать стыдно. Сразу чувствуешь себя свиньей.
Вот недавно кто-то из оболтусов отвлекся, зашумел. Лидия Матвеевна не завизжала, не затопала ногами и не стала угрожать завучем или мастачкой. Она спокойно, даже с какой-то загадочной улыбкой прервалась сама. Села. И, поджав рукой подбородок, оглядела всех нас, поймав взгляд каждого. И потом стала говорить. Но не о том, какие мы сукины дети.
Вот смотрю я на вас, сказала она, и все вы такие интересные, красивые ребята. Хотя совершенно разные Вот Мельников Саша симпатичный, веселый, с цепким аналитическим умом, очень способный. И наверняка добьется многого в жизни Боря Морошкин строгий греческий профиль, глубокий взгляд, острый иронический ум, уверенность в поступках. Отсюда и легкость в общении, способность быстро и просто выражать свои мысли Гена Шматко мужественные правильные черты лица, волевой подбородок, чувственные губы. Очень добрые глаза, выдающие мягкий характер, прямолинеен, скромен. И мне кажется, он будет преданным мужем и любящим отцом. И у него будет много детей. Так ведь, Гена, ты любишь детей?
Гена засмущался, как девица, и покрасневшую харю с волевым подбородком заткнул себе за пазуху. Но никто не отвлекся. Все коробочки были раскрыты и жадно обращены к Лидии Матвеевне.
Миша Тарасенко, продолжала она, привлекателен броской мужской красотой, в которой есть что-то кавказское. Атлетически развит, умен, пытлив и добродушен. Прямо-таки предрасположен к человеколюбию и справедливости Леша Соболевский очень тонкие и красивые черты лица, выразительный взгляд, богатое воображение, глубоко лиричен, наблюдателен. Свободная творческая натура. Больше других, мне кажется, читает. Имеет какой-то внутренний стержень, свою точку зрения на вещи. Хотя и неясно еще выражает ее
И так далее до тех пор, пока не прозвенел звонок. После которого, кстати, никто не шелохнулся.
Ни одного болвана, ни одного кретина или мерзавца среди нас так и не оказалось. И эта мудрая женщина помогла мне сделать вывод, что дерьмо, которым ежедневно поливает нас мастачка, завуч или кто другой, они черпают из себя.
27. Труба зовет
22 сентября. Среда.
Завтра наша бурса идет в поход. Все группы, все мастера и преподаватели три дня будут жить на турбазе. Идем пешком 20 километров. Через мою Дарагановку, через Герасимовку и Залевку до самой Гаевки.
Получил письмо от Мишки из Сибири. Потянуло свежестью. Пишет, что Галя обо мне частенько спрашивает.
Я тут же накатал ответ и попросил его передать ей привет.
28. Поход
26 сентября. Воскресенье.
Турбаза «Родник» находится у черта на рогах. Особо это чувствуешь, когда из Таганрога шлепаешь туда пешком.
Поначалу мы двигались быстро, чуть ли не вприпрыжку. Какая может быть усталость, если ты идешь вперемежку с девочками в толпе из 600 человек. В стаде всегда легче. Но когда мы отмахали с десяток километров и увидели, что наши славные предводители во главе с завучем катят на грузовике, ноги наши стали подкашиваться.
Тем не менее по дороге мы зарулили к Степану и набрали столько вина, сколько могли выдержать наши юношеские плечи.
«Родник» база что надо! Даже в сентябре. Деревья стоят еще зеленые, но уже отцвели, отплодоносили, затихли. Как и мы после беспримерного марш-броска. Нежаркое солнышко и благодатный воздух, пропитанный запахом соломы и пашни. Синее небо и зеркальная гладь воды, за которой маячит знакомая Носовка. Оттуда, с той стороны, еще веет тихой тоской. Все, связанное с этой деревенькой, кажется далеким и глупым. Но очень приятным.
Разместили нас в домиках по пять человек. Мастачка сделала все, чтобы друзья не попали к друзьям. Даже постаралась смешать разные группы.
Я оказался в компании Дешевенко, Тарасенко, Зайкина и Морошкина. Тут Дина Ивановна немного просчиталась, наивно полагая, что два отличника окажут на нас свое отличное влияние. Тарасенко и Морошкин в бытовой обстановке оказались вовсе не теми, что были в бурсе. Куда что делось и откуда что взялось!
Еще рыжие следы не остыли на пороге, как мы задраили дверь и принялись опорожнять свои запасы. Будто за нами гнались. И тут же наелись до поросячьего визга.
А потом, когда уже стемнело, стали потихоньку вылезать в гости к соседям. До девочек, к стыду признаться, не добрались. Началась повальная блевота. И лагерь наполнился утробными звуками.
Я, предчувствуя такое дело, ушел подальше, к родным водам лимана. И там устроил себе вытрезвитель.
Дешевенко обрыгал весь домик и свалился замертво. Пришлось отливать его водой, приводить в чувство и заставлять делать уборку.
Облава началась среди ночи, когда кто-то из наших по ошибке забрался к женщинам-преподавателям и спугнул там преподавателей-мужиков. Мастера во главе с учителем физики Брехловым в пылу охоты похватали даже трезвых. Нас, конечно, взяли тепленьких. Повезло только Зайкину, который слишком здоров, чтобы его принять за кролика.
Ни карцера, ни гауптвахты при создании турбазы строители почему-то не учли. О чем громко сожалел Брехлов. Поэтому нас только переписали и оставили досыпать на своих местах.
На следующее утро, когда у нас трещали головы, командующий походом завуч Федор Петрович выстроил линейку и повеселил любопытную толпу. Недостойными звания советских учащихся были названы всего шесть человек. Хотя черный список, по моим скромным подсчетам, переваливал за три десятка.
Счастливчиками оказались Влас как обязательное явление, Тарасенко и Морошкин как неожиданность, Дешевенко и Карманников как закономерность и еще один тип из третьей группы, Сеня Зацепин, тот самый, что ночью забрался к преподавателям. Утром, кстати, он ухитрился еще похмелиться. Всем шестерым завуч объявил позорное изгнание из лагеря. Точнее сказать, не изгнание, а увезение на грузовике под конвоем двух мастеров и учителя физики Брехлова.
Услышав о грузовике, Зайкин выступил вперед и громогласно заявил, что тоже принимал участие в пьянке. Федор Петрович, у которого в плане не было такой выходки, озадачился, беспомощно похлопал глазками и посовещался с приближенными. И потом вдруг заорал, будто те перевели слова Зайкина на его родной язык.
Вон!.. Все, кто пил, вон из лагеря!.. Марш за вещами и в машину! Мерзавцы, чтобы духу вашего здесь не было!..
На этом у Федора Петровича что-то отключилось, и он умолк, как сломавшийся граммофон.
Через полчаса половина лагеря толпилась на дороге у грузовика. В открытый кузов под стражей усаживалась великолепная семерка. И семь сжатых кулаков поднимались в ответ на знаки солидарности, посылаемые из толпы.
Учитель физики Брехлов, чтобы хоть как-то подгадить этот триумф, принялся оскорблять и толкать в шею наших героев. Тарасенко, всегда выделявшийся прямотой, сделал ему замечание. И тут же получил сильнейшую пощечину, звук которой парализовал толпу. Побелевший и взлохмаченный Тарасенко дернулся ответно, но вовремя сдержал себя. Зато Зайкин, как всегда невозмутимый, сказал Брехлову: