«Нет, не всю женскую работу», снова шевельнулся в голове Филиппа корыстный червячок, когда, случайно посмотрев в окно, в очередной раз он увидел женщину возле дверей конюшни с Яковом. «А что, интересная мысль, сосватаю их, и Татьяна в доме насовсем останется, не надо будет чужого человека нанимать», закралось в голову крамольное, а ночью Филе привиделось, будто сестрица почившей супруги в цветастой пышной юбке танцует посреди двора. Проснулся он, как с перепугу, в холодном поту. Сердце его так гулко стучало, словно прежде он ни минуты не спал, а куда-то бежал или кого догонял. Отдышавшись немного, прислушался в детской половине, как недавно стали называть вторую, чистую часть дома, заходилась в крике Прасковья.
Подождал в надежде, что Татьяна, как всегда, успокоит ребёнка, но время шло, дитя не унималось, а голоса свояченицы не было слышно. «Уснула нянька, что ли?» С растущим раздражением поднялся с лавки, чтобы пойти успокоить Параску, как взгляд его вдруг скользнул в окно. «Матерь Божья!» сам по себе открылся рот. На улице в сиянии полной луны стояла Дева. Точёная фигура, высокая грудь, тонкая талия, длинные ноги Забыв о плачущей дочери, Филипп тайком продолжал наблюдать, как женщина, купаясь в лунном свете, подняла вверх руки, непринужденно собрала волосы в пучок и потянулась легко и беззаботно, словно кошка.
«Господи!» забывшись на мгновение, Филя подался вперёд, да так, что со всего маху стукнулся лбом о стекло. Удар привёл его в чувство. Дыша через раз, он облизался, поймав себя на мысли, что со стороны похож на старого блудливого кобеля, вытер о рубашку вспотевшие ладони, которыми несколько минут назад чуть было не гладил упругие женские бёдра, взглянул обратно в окно никого. Разочарованно потёр кулаками слезящиеся глаза, посмотрел ещё раз на улицу и снова не увидел ровным счётом никого незнакомку будто корова языком слизала.
Надо же, причудится такое! протянул разочарованно, помотав головою, прогоняя остатки недавнего сна.
Поспешно вышел во двор. Всё ещё надеясь, что женщина где-то неподалёку, обвёл бессмысленным взглядом дом, хозяйственные постройки, но, никого не обнаружив, зачерпнул с кадки возле колодца студёной воды, плеснул себе в лицо, потом ещё раз, и ещё, а дальше засунул голову в кадушку, и, окунув её несколько раз, отряхнулся, как собака. И даже после этого ему не сразу удалось унять мучительное желание, охватившее всё его неутоленное естество.
Может, пора жениться? вырвалось невольно, заставив обернуться, чтобы убедиться, что это сказал он сам, не кто-то иной, но ответила лишь его напряженная плоть.
Будто сама по себе, аж мурашки по коже, вспомнилась Авдотья, словно Филипп только вчера встретился с ней в тесных сенях. Он и тогда понимал, что встречи эти были не случайны, что Дуня нарочно караулила его, чтобы, когда никого нет с ними рядом, пройти, дотронувшись до него в темноте. Но тогда жива была Настя, другие женщины его не интересовали, сейчас же совсем другое дело, сейчас он одинокий вдовец с двумя малыми дитями, поэтому никто не осудит его, когда он надумает в дом хозяйку привести. Прислушался. Дочка плакать перестала. Из детской половины привычно слышался мерный скрип колыбели и монотонное: «А-а-а! А-а-а!» «Наконец-то проснулась, клуша!» подумал уже незлобиво, озираясь вокруг.
Утром, чуть начало сереть, Филя выскочил на улицу. Буквально пядь за пядью он обшарил весь двор в поисках следов присутствия таинственной незнакомки, но ничего, кроме отчетливых отпечатков коровьих копыт и Яшиных сапог, не нашёл. «Не успел!» решил разочарованно, не теряя надежды, что ночью всё повторится снова.
Вечером, лишь только первые сумерки спустились на землю, он занял удобную позицию у окна и замер в жадном предвкушении. Увы, за целую ночь никто во дворе не появился. Не случилось ничего и второго, и третьего дня его неусыпных бдений.
К концу недели изможденный, дотла отупевший от постоянного напряжения и непомерной усталости, Филипп еле держался на негнущихся ногах. После захода солнца, присев возле стола, он уронил тяжелую голову на сложенные в замок руки, широко зевнул и чуть было не заснул, если бы не назойливый комар, вонзивший жало прямо ему в нос. «Ах, ты ж нечистая! Ишь, кровопивица, что надумал!» лягнул себя по лицу, оторвал от столешницы нездоровую голову и тотчас увидел, как за окном, в аккурат напротив него, женщина, что приходила на днях, облачается в тонкую, почти прозрачную сорочку до пят. Грациозные движения её были наполнены неведомым волнением и чем-то ещё, чего он не мог объяснить загадочным, будоражащим кровь, неземным
Сон как рукою сняло. «Прозевал!» Судорожно сглотнув, Филипп подскочил, будто ужаленный. Больно задев макушкой низкую притолоку, он выбежал во двор. И снова, как прежде, никого. Тогда, очертив палкой круг, где, как ему показалось, только что одевалась ночная искусительница, он пристроился на призьбе* под окном, да так и просидел, в чём был, чтобы случайно чего не пропустить, до самой утренней зари, съёжившись от ночной сырости и прохлады. На рассвете Яков, выгоняющий на выпас стадо, с нескрываемым удивлением наблюдал, как тяжело дыша хозяин ползает на карачках посреди двора, длинной палкой отгоняя от себя ничего не понимающую домашнюю скотину.
И снова его ждала привычная засада. Добрую неделю он караулил незваную гостью и всё насмарку вместо прежних Яшиных и коровьих следов, в очерченном ночью кругу находились только отпечатки его собственных колен и ног. От жестокой обиды и бессилия помутилось в мозгах. Вцепившись обеими руками за голову, чтобы случайно не хватил удар, он упал на землю и забился в нервном припадке. Так и нашёл его возвращающийся с выгона Яков: недвижимого, с перекошенным от нестерпимой боли и страдания лицом, лежащего, скрючившись, посреди двора в густой пыли вперемешку с коровьим навозом и куриным помётом.
Очухался Филипп только на следующий день, а заговорил и того подавно. Просто лежал, обиженно вытянувшись в струну, уставившись незрячими глазами в толстую потолочную балку над головой. Порой он тревожно вздрагивал, раздражённо отмахивался от надоедливых мух, но вставать и говорить не торопился думал. А потом его прорвало, да так, будто весной бурлящий поток. Духовником на время, по обоюдному согласию, стал Яков. Намеренно скучая, он терпеливо выслушал больного, потом, как ни в чем не бывало, спокойно проронил:
Если нравится, женись.
На ком? На навке*? опешил Филя. Ты часом не свихнулся головой, с утра до ночи сидя в своем сарае?
Зачем на навке? Женись на Татьяне, сделал Яша вид, что не обиделся.
Теперь пришла очередь удивляться Филиппу. Перед его глазами возникло багровое, с синюшным оттенком лицо Настиной сестры, её безликая, нескладная фигура, худые, с длинными костлявыми пальцами руки, такие же худые, будто нарочно вытянутые ноги, а там, где у других женщин находилась грудь, жалкие, практически неприметные, крохотные бугорки. «Жердь жердью, а не баба! Оглобля*», подумал в сердцах, а вслух огрызнулся:
Издеваешься?
Слепой? вопросом на вопрос ответил Яков, недоуменно передернув плечами. Переступив с ноги на ногу, он было открыл рот, намереваясь что-то сказать ещё, но, передумав, промолчал, только снисходительно махнул рукой. Уходя, Яша настойчиво пожелал молодому хозяину скорейшего выздоровления, на что Филипп вскинулся, от злости покраснел, а после, будто подкошенный, упал на грязную растерзанную постель.
Вечером в пятницу он наконец решился привёл в порядок свои святочные одежды, вымылся с мылом, расчесал деревянным гребнем давно не стриженную бороду, даже под мышками белой глиной натер, чтобы в субботу, с утра пораньше, загрузив с Яшей товар на подводу, съездить на ярмарку с двойной пользой, осмотрительно скрыв от чужого глаза давно намеченную встречу с Явдохой.