Остановились снова на площади перед ТЦ. Две большие парковки давали надежду на заправку горючкой под завязку, а магазины на продукты и полезные вещи. И ещё в городе наверняка были живые. Если не уехали, если не были сварены заживо каким-нибудь ящиком, если не оказались под прицелом автомата.
Каждый нашёл себе дело. Бездельничала только Псинка. Она с радостным лаем носилась по площади, разминая лапы. Олег свистнул её, хотел взять с собой на разведку ближайших городских улиц, но та только повиляла хвостом в ответ. Пришлось идти одному. Не хотелось сейчас никаких разговоров. Тишина пустой улицы, витрины, покойники то там, то тут. Всего несколько дней и мертвецы уже кажутся обыденной частью пейзажа, вроде урн, голубей или светофоров. Чувствовал себя Олег странно. Внутренний карман куртки оттягивали пистолет и пачки денег, тех, что он выковырял из сейфа ещё на родном заводе. Куда их теперь? Кому ещё долг бумажкой отдать, чтобы совесть успокоить?
Олег шёл и вертел головой по сторонам. Почему все города так похожи друг на друга. Отличаются вывески и расположение улиц немного, а суть одна, архитектура одна, дух один. Если не смотреть названия улиц, хрен ты отличишь один город от другого. Вон, сверни во двор, там шлакоблочный двухэтажный клоповник совсем как в Батыйске, шифер в плесени. Ржавые перила балконов. А это что?
Внимание привлёк ярко-оранжевый материал, который парусил и колыхался на ветру. Олег свернул в арку, с центральной холёной улицы в старый двор. Подошёл поближе парашют. Цвет такой, что глазам больно. Сигнальный. Олег несколько минут распутывал ткань и стропы пока добрался до груза. Опять ящик с замками, только меньший по размеру и с красным крестом на крышке. Красный крест это вроде как аптечка, лекарства, вакцины. Но очень живо помнился ещё чемодан со смертью в лесу. Покурил над коробкой. Ещё покурил. Решил, что надо открывать. На таком заметном парашюте спустили в город нечто важное, крайне ценное, то, что нельзя не заметить. Опять же красный крест. Умереть от внезапной подставы не хотелось, но что теперь всех коробок бояться до конца своих дней? Щёлкнул клипсами, выдохнул, откинул крышку. Внутри был пенопластовый блок, вроде тех, в которых продают бытовую технику. Внутри блока с десяток больших ампул, стеклянный шприц-пистолет и журнал. «С этим пусть разбирается док», подумал Олег и подхватил коробку подмышку.
То, что он услышал на подходе к машине, Олегу не понравилось. Во-первых, громко плакал Пашка, это прям взбесило, что они ребёнка одного оставили. Во-вторых, опять орала Алиса, но на этот раз истерика была направлена на кого-то, у её визга был явный объект, который был «сука, мразь и убийца». В-третьих, причитала Ильинична, слышно было старческое, надрывное «ооойх, ооойх, ооойх». Олег прибавил ходу.
Из обрывков фраз и воплей Олег восстановил, что Алексей со всей тактичностью и эмпатией солдафона «попросил» Алису «завалить ебальник, итак нервы сдают». Алиса вцепилась ему когтями в рожу, обвинив в смерти мужа. Красные полосы ногтей на лице Алексей говорили сами за себя. Ильинична кинулась их разнимать, за что получила от озверевшей девушки ногой в живот. Алексей достал ствол и обещал пристрелить «бешеную суку». Миша выбил пистолет, немного вывернув руку стрелку в районе локтя.
В итоге, исцарапанный Алексей тряс больной рукой и материл Алису и Мишу, Алиса орала на Лёху, но с места не рыпалась, потому как Миша сам пообещал её пристрелить, если та не успокоится. Таня смотрела выпученными глазами на происходящее и хватала ртом воздух как золотая рыбка. Ильинична сидела на земле, держалась рукой за сердце и охала, возле неё хлопотал Семён.
Санёк где??? Олег крикнул достаточно громко, так что все на него обернулись.
Я вас, блядь, спрашиваю, где Саша??? Олег побелел. Злость, страх, ненависть. Он бы этих психов сам всех перестрелял, но исчез куда-то мальчишка.
Олег под локоть пихнул няню Таню в машину к Павлику. Тот накричался до синих губ, и только испуганно всхлипывал. Девушка будто очнулась, схватила малыша на руки, вытерла слёзы, поила водичкой.
Саааша! Сааанёёёк! Саааш!!! очухавшиеся взрослые носились по площади, звали. Олег свистел Псинку. Мальчик и собака будто провалились сквозь землю. Разбежались на поиски. Звали, кричали, заглядывали в машины.
Олег и Миша пошли в ТЦ. Оббегали этажи, магазины с игрушками. Гулкие шаги, тяжёлое дыхание. Мёртвый торговый центр был наполнен трупным запахом и тишиной. Из темноты коридора на Олега вышла Псинка. Собачка ковыляла на трёх лапах, одну она прижимала к себе. Парень присел на коленки, взял больную лапку и понял, что та вся мокрая и горячая от крови. Псинка истошно завизжала от боли. Лапа была безнадёжно раздроблена. На визг прибежал Миша.
Идти туда, откуда вышла собака не хотелось. От ужаса. От предчувствия страха и невыносимой для глаз сцены свершившейся беды. В конце коридора стояли игровые автоматы. Вернее один лежал. Олег и Миша, не сговариваясь, подняли его. Любимый детский аттракцион. Кран двигается и захватывает игрушки, мешочки с конфетами и обожаемой малышами мелочёвкой вроде липких слаймов с блёстками или пластилина из шариков. С третьей или пятой попытки можно было достать то, на что глаз пал. Ни Олег, ни Миша никогда в жизни не хотели бы видеть то, что торчало из отсека для добычи.
Расквашенная головка неестественно выгибалась на бок, ноги разъехались в разные стороны, наполовину оторванная ручка просунута внутрь автомата через ход для призов. Мёртвой хваткой кулачка Санька сжимал лапу пушистого белого медведя.
Олег отшатнулся. Что-то хрупнуло под ботинком. Почти машинально он опустил глаза на пол. Там лежали отрубленные пальчики левой Саниной ручки. Розовые, как толстые дождевые червячки в луже. Крови.
Олег отвернулся, сделал три шага к стене и упёрся в неё лбом. Он молча молотил кулаком по шершавой краске, а потом сполз на пол. Миша сел рядом. Их сжатые кулаки белели, зубы крошились, а мутные от слёз глаза смотрели, не мигая, на мятый листок бумаги на стене с надписью «Внимание! Игровые автоматы не закреплены! Следите за детьми!»
Злость! Олег чувствовал себя собакой, готовой вцепиться в горло любому, кто сделает неосторожный шаг. Он выходил из торгового центра и чувствовал, как накаляется вокруг воздух, как плавится под ногами земля. Заливающий гнев, нечеловеческая сила, прожигающее как кислота желание порубить в мелкий фарш всех виновных в гибели мальчика.
Хуже всего то, что Олег себя считал виноватым не меньше. Миша молча шёл за спиной. И тоже считал себя виноватым. Только он не был бледным от ненависти к себе и жестокому миру. Он плакал. Крупными детскими слезами, которые он, совсем по-мальчишески, мазал рукавом по щекам.
На парковке всё ещё лаялись Алиса и Алексей, на них рычал Семён. Ильинична и Таня сидели с маленьким в машине. Олег вошёл в свару как горячий нож в масло. Первое что услышал: «Заткнись истеричка», второе «аууууу, урооод!!!» Последнее потому, что с размаху пнул Алексею в колено так, что тот сложился к земле. Хотел и Алисе прописать плюху, но в последний момент вспомнил, что даже в самом пьяном угаре, даже в самом безнадёжном споре на баб руку не поднимал. И начинать не собирался. Развернулся и ушёл к машине. Там он взял на руки Павлика, прижал его к себе, взял за морщинистую руку Ильиничну, как взял бы маму, если бы хотел рассказать что-то страшное. Миша видел, как Олег говорил, мотал головой, гладил по плечу то Таню, то Нину, прижимал к губам макушку малыша и снова говорил. Миша говорить не мог.
Да и не надо было. Всё всем было понятно, а подробности каждый вообразил свои, и от ужаса знать не хотел прав оказался или нет. Из ТЦ к своим приковыляла Псинка. Семён осмотрел её лапу, сходил за аптечкой. Бережно держа собаку на коленях, он бинтовал мохнатую культю. Когда закончил, увидел общий сбор. Олег, до сих пор слегка синюшный, цедил слова сквозь металлические губы: