Мужчина, приподняв брови, взглянул на разгневанного попутчика.
Видите ли, я не нахожу никакой безнравственности в джазовых импровизациях типа «ва-ва-ва».
«Ва-ва-ва» он пропел на манер Алис Бабс[10] и подмигнул девушке.
А что касается моих дел, так я в них никого не втягиваю. Я только втягиваю воздух, чтобы потом дуть в свой кларнет, но пока что это никого не убило.
Альвар затаил дыхание. «Никогда не знаешь, говорила его мама, кто тебя слушает, когда касаешься щекотливых тем», а кларнетист задел еще какую щекотливую тему. Папа даже не произносил слова «война», деликатно называя происходящее «несчастьем».
Альвар, видимо, был не единственным в вагоне, кто поежился при этих словах.
Кроме того, невозмутимо продолжил кларнетист, я не предлагал пареньку прийти в мой оркестр и играть настоящий свинг. А если бы он захотел, ему бы стоило попросить об этом самому.
Сердце Альвара учащенно забилось. Все, что ему нужно сделать, это спросить. Но он никак не мог собраться с духом под пристальными взглядами военного и рассерженной женщины, которая снова схватила девушку за руку.
Как бы так спросить, чтобы не прозвучало нелепо?
Поезд снизил скорость. Пассажиры начали собирать ручную кладь. Мужчина надел пальто и схватил свой футляр, даже не взглянув на Альвара. Момент был упущен.
Поезд в последний раз дернулся и остановился. За окнами был Стокгольм. Проводник открыл двери, и в вагон ворвался запах выхлопных газов и конского помета. Потом донеслись звуки вокзала: гудки паровозов, крики носильщиков, возгласы встречающих. Где-то в этой толпе Альвару надо было найти тетушку Хильду, но это все потом.
Кларнетист уже выходил из поезда, еще минута, и он растворится в толпе. Альвар быстро схватил свои вещи и выпрыгнул на перрон. Догнал мужчину, дотронулся до его плеча. И лишился дара речи.
Мужчина приподнял брови, как в вагоне.
Да?
Я Э-э-э
Альвар сглотнул и покраснел, пытаясь подобрать нужные слова, но стоило какой-либо мысли возникнуть в его голове, как она тут же испарялась.
Мужчина рассмеялся.
Мы репетируем на Осогатан, сто сорок. Согласишься быть на побегушках и поднимать колонки?
Альвар кивнул:
Да.
Кларнетист протянул ему руку.
Меня зовут Эрлинг.
Альвар не мог сдержать радости. Первый день в Стокгольме, и он уже попал в группу, играющую свинг.
Эрлинг подмигнул ему.
Но на наличку не рассчитывай. Подыщи еще какую-нибудь работенку, чтобы были деньжата.
Глава 6
Почему ты так сильно хотел играть именно свинг?
Ты знаешь, на радио был час граммофонной музыки. Нет, конечно, ты не знаешь об этом. Но так было. Тогда многие семьи сидели у своих радиоприемников и слушали музыку, которая играла.
Это был джаз?
Альвар смеется.
Нет, к сожалению, это были в основном классическая музыка и аккордеон. Приходилось слушать Бетховена и игру на баяне, а если каким-то образом просачивался джиттербаг[11], все ахали от удивления.
Альвар наглядно демонстрирует реакцию, и Стеффи улыбается до чего ж забавно морщинистый старик, сидя на вращающемся стуле, рассказывает о тех временах!
А почему тебе самой так интересно?
Потому что мне нравится Повел Рамель. Больше всего.
Да, он очень хорош.
Но в первый раз я услышала его, когда он уже умер.
Правда?
Мне было семь лет. Мама поставила его пластинку, и
и джаз захватил тебя, лукаво улыбается Альвар.
Больше всего мне понравился «Кокос». Но сейчас мне больше всего нравится «Блюз кузнечиков» и «Шаловливый тромбон».
Она задумывается на мгновение.
Папа ничего не понимает в этой музыке, потому что ему нравится рок. Мама отдала мне эту пластинку, но разрешила слушать ее только в моей комнате. И это хорошо, потому что у меня появился проигрыватель.
Да, говорит Альвар, глядя в левый угол комнаты. В наши дни тот, у кого был свой граммофон, был счастлив.
Стеффи встает и подходит к граммофону в углу. Нежно касается его, заглядывает в воронку, которая кажется запыленной.
Это же граммофон, да?
Конечно, один из лучших. Но он был приобретен много позже. В Бьорке у нас не было граммофона, только радио. А в доме тети Хильды были одни скатерти.
В доме тетушки Хильды действительно было полно вязаных скатертей и салфеточек.
Отыскать место, где они договорились встретиться с тетей Хильдой, оказалось несложно. И это при том, что он все время повторял про себя: «Осогатан, 140; Осогатан, 140».
Тетушке Хильде было семьдесят четыре года. Вместе они добирались гораздо дольше, чем если бы он решил найти ее дом сам. Как только они вошли в квартиру, Альвар сразу же обратил внимание на пыльные скатерти, лежавшие на каждой свободной поверхности. Он не стал ничего спрашивать, хотя ему было любопытно, списал все на возрастные причуды Хильды.
Быстро осмотревшись, Альвар понял, что радио тут и не пахнет.
«Осогатан, 140», повторил он снова. Не забыть бы адрес.
Тетя Хильда, вы знаете, как добраться до Осогатан?
Она посмотрела на него так, будто он чумной или немец.
Не стоит тебе туда соваться.
Альвар даже и не помышлял объяснять, куда на самом деле ему надо было попасть.
Вместо этого он сел на стул, указанный тетушкой, и героически отказался от суррогатного кофе, мол, после него он становится слишком непоседливым.
Старушка как-то сразу приободрилась.
У тебя наверняка есть с собой что-то из еды?
Да. Папа дал мне кое-что. И еще талоны[12]
Она почувствовала себя еще лучше.
Так приятно видеть тебя здесь. Надеюсь, ты разумный молодой человек?
На этот вопрос можно было ответить только утвердительно:
Конечно, тетя Хильда.
Альвар держал руки под контролем, чтобы случайно не забарабанить по столу.
Она разрешила ему спать на кухонном диванчике. И первым делом убрала со спинки десять вязаных салфеточек. Альвар был высоким парнем, но тетушка Хильда сочла, что он сможет как-то уместиться.
Как только он найдет работу, будет частично оплачивать аренду, сказал он ей, как велели родители.
Разобравшись со всем, тетушка оставила Альвара одного в кухне, и стало тихо. Но все равно не так, как в Бьорке, где по ночам царила мертвая тишина. Ночь в стокгольмском доме это целая симфония. Скрипят кровати, орут малыши, кто-то взбирается по ступенькам, спозаранку к работе приступают сборщики мусора.
Альвар лежал на диванчике, скрестив ноги, и слушал Стокгольм. Этим утром он проснулся еще ребенком, которого собирали в дорогу мать и отец. Вечером он был уже молодым человеком, по сути, стокгольмцем.
Эта мысль волновала сердце и мешала уснуть. «Наличка», повторил он про себя. Коснулся пальцем края дивана и теперь тихонько выбивал ритм, похожий на джаз.
Когда Стеффи вернулась домой, все уже отобедали и сидели перед телевизором.
Папа спросил, где она была.
У друга.
Джулия недоверчиво посмотрела на нее.
У тебя же нет друзей.
Да что ты знаешь?
Ничего. Да мне и все равно. Кроме того, что ты врешь.
Перестань, вздохнула мама. Стеффи, разогрей себе еду. А ты, Джулия, будь добра, сложи свое постиранное белье.
По телевизору показывают знаменитостей, танцующих с профессиональными танцорами. Эдвин лежит на полу и, подражая им, машет руками. Стеффи заходит в кухню, накладывает спагетти с мясным соусом и разогревает в микроволновой печи. Джулия подбирается сзади, как тень.
Почему ты врешь?
Я же сказала, что была не одна.
Ладно, и как ее зовут?
Стеффи молчит. Она стоит спиной к сестре; соус начинает пузыриться в микроволновке.
Это он! торжествующе произносит Джулия.
Стеффи не отвечает, и Джулия развивает свою мысль:
Это парень! Я так и знала! Или на самом деле не знала.
Стеффи вытаскивает спагетти и наливает стакан молока.
Ладно, говорит Джулия, я все равно разузнаю. Все тайное становится явным, сестричка. Это какой-нибудь ботаник, да?
Стеффи ест спагетти, мясной соус немного пролился на стол. Все очень вкусно.