У Эдика при себе было два телефона, и мне удалось получить доступ к ним. Один был довольно примитивным, но с хорошей блокировкой, над взломом которой пришлось повозиться его Эдик использовал в основном для воркования с любовницей на языке смайлов и коротких ласковых фразочек. Рабочих переписок здесь не было.
Основной смартфон Эдика разблокировали, приложив к сенсору мёртвый палец. Эдик был зарегистрировал во всех соцсетях и мессенджерах и настолько активен, словно за него писал целый штаб. Он, наверное, страдал расщеплением личности, то превращаясь в строго начальника, то мурлыкая как кот была у него склонность флиртовать с поклонницами в такой манере, словно тем было по двенадцать лет. Его переписка была сравнительно мирной, и я не нашёл намёков на угрозы или резкое недовольство. Иногда Эдик сцеплялся с кем-нибудь в комментариях, однако в силу своего ветреного характера предпочитал сглаживать углы и устранялся от затяжных дискуссий. У него было с десяток регулярных хейтеров, но их аккаунты говорили, что это интернет-кликуши, не способные на убийство.
В телефоне Эдика меня заинтересовало несколько обстоятельств. Фитнес-приложение показывало, что с середины мая он активно занимался бегом, начав с дистанции пять километров и постепенно увеличив до девяти. Бегал он с отягощением, что было видно по снимкам в соцсетях. Это напоминало подготовку к марш-броску.
Сам марш-бросок, вероятно, состоялся за несколько дней до митинга, 5 и 6 июня: Эдик выключил оба телефона ещё накануне, и они появились в сети лишь поздним вечером 6-го числа. Никаких упоминаний об этих днях в переписке Эдика я не нашёл. Если бы он принимал участие в любительском марафоне или, скажем, взошёл на Иремель, лента бы пестрела его селфи.
Также возможно, что у него был ещё один резервный способ связи с заказчиками или партнёрами, но найти третий телефон Эдика мы не смогли.
Я подключил людей из центра видеофиксации, которые отследили маршрут Эдика в эти даты. Из дома он ушёл поздним вечером 4 июня с большим рюкзаком на плече и сумкой, сел в свою машину и поехал к северному выезду из Челябинска, на Екатеринбург. Камера зафиксировала его машину у бывшего поста ГИБДД, но до следующих камер возле Казанцево, Нового Поля и Долгодеревенского он уже не доехал. В следующий раз его машина попала в кадр вечером 6 июня там же, у северного поста ГИБДД, незадолго до момента, когда он включил телефоны. Значит, он или отсиживался в местных садах, или ходил куда-то пешком или пересел в чужую машину. Я попросил ребят из центра проверить автомобили, которые предположительно делали остановку на участке от поста ГИБДД до Казанцево это вычислялось по соотношению их примерной скорости и времени в пути. Работа была очень трудоёмкой и долгой, но результата не дала.
Я отправился к его вдове. Илону я застал во дворе дома в «Академе», где она гуляла с годовалым малышом, коренастым, неуклюжим, похожим на маленького краба. Илона оказалась красивой башкиркой с высокими скулами, словно у неё была примесь индейской крови. В Илоне чувствовалась и гордость, и гнев, и меня она восприняла в штыки, заявив, что, если я хочу найти причастных, стоит поискать среди собственных волкодавов. На вопросы она отвечала прямо и без утайки, и вскоре я понял, что на Эдика она злилась не меньше, чем на нас.
У Эдика была любовница, девица из министерства экологии, о которой Илона знала в общих чертах. Отношения супругов испортились после рождения ребёнка: сын не вызывал у Эдика особых чувств, и он часто попрекал Илону тем, что она тормозит его карьеру. Глядя на маленького Чингисхана, я подумал, что неплохо бы проверить отцовство Эдика может быть, в этом была причина его прохладного отношения.
Где её муж пропадал двое суток, с вечера 4 по вечер 6 июня, Илона не знала.
Он часто дома не ночевал, фыркнула она. Набил две сумки вещей и уехал.
Вещей? Каких именно?
Не знаю. Просто вещей. Свитеры старые, трико. Может быть, отдать кому-то хотел. Или в поход со своей сучкой ездил. Мне теперь без разницы.
Его «сучку» мы знали давно. Аня работала секретарём в министерстве экологии, и министр Нелезин без лишних вопросов организовал нам встречу. После величественной Илоны Аня казалась миловидной простушкой, мягкой и уступчивой.
События её очевидно потрясли, и она не до конца осознавала произошедшее: Эдик как бы продолжал существовать для неё на другом конце молчащего телефона. Она держала на нём руку, чесала его своими аккуратными коготочками и словно ждала, что Эдик вот-вот позвонит. Волнуясь, она рассказывала всё, не спросив даже, кто я такой.
Последний раз они виделись с Эдиком в понедельник, 3 июня, когда он заскочил к ней в обед. Он был в хорошем настроении, сказал, что завтра уезжает дня на два, а когда вернётся, у него останется ещё пара дел и после этого они будут видеться чаще. Аня не сомневалась, что он ездил в Екатеринбург, и сильно ревновала его к прошлой, неясной для неё жизни. К нынешней супруге Эдика она напротив относилась спокойно:
Он Илону не любил, она его унижала, заявила Аня, промакивая глаза смятой салфеткой. Они развестись хотели.
И он предлагал вам жить вместе? спросил я.
Она кивнула:
Мы уехать хотели В Краснодар.
Я всмотрелся в неё. Она была миловидной и почти не пользовалась косметикой, но было в ней что-то от сдобной булочки, не слишком грациозное. Наверное, у Эдика уже ломило кости от славы и амбиций, что тигрице-Илоне он предпочёл такой плюш.
Аня посвятила меня в детали их плана: купить дом, завести пса, ездить на море каждые выходные, заняться сёрфингом От этих рассказов она стала плаксивой. Я протянул ей ещё одну салфетку и сказал мягко:
Аня, я понимаю, что вам сейчас не до разговоров. Но когда вы увиделись с ним в следующий раз? Что он рассказывал?
Мы не виделись. Он сказал, что на пару дней едет, я ждала, ждала, а он не пишет, я волноваться начала, две ночи не спала, хотела звонить сразу утром, но не стала, вдруг он занят или спит ещё, полдня ждала, но потом не выдержала и в обед написала на его второй телефон, чтобы Илона не услышала, а он ответил, что не приедет. А потом он умер
Она разрыдалась, простодушно показывая мне смартфон с их последней перепиской.
«Заедешь?», спрашивала она.
«Не сегодня», отвечал Эдик.
О врагах Эдика Аня ничего не знала: в её представлении его все обожали. Впрочем она рассказала о его дурных знакомствах «со всякими сталкерами», одного из которых, Елисея Отраднова, она знала по университету. Отраднов, по её словам, плохо влиял на Эдика и весной втравил его в авантюру с походом в зону, где потом бросил, из-за чего Эдик попался охране, но сумел отболтаться или откупиться, потому что вышел оттуда без протокола. Любопытно, что Эдик не афишировал эту вылазку, хотя ему, нарциссу, вероятно, трудно было удержаться.
Отраднов был организатором соцсетевой группы, в которой пропагандировал паганские идеалы, много писал про зону и порой в несколько даже поэтическом ключе.
Отраднов деньги на этом зарабатывает, объясняла Аня. Несёт всякую чушь, а люди верят, идут за ним, деньги платят, чтобы в зону попасть. Он и Эдика втянул. А ещё этот Отраднов небылицы всякие сочиняет, что скоро Земле конец.
Ну, Эдуард Константинович тоже не прочь был на фобиях поиграть, заметил я.
Аня впервые заговорила убеждённо, с жаром:
Нет, это не то же самое! Эдик говорил правду, и про министерство наше говорил правду я не обижалась, я знала, что так и есть. А этот Отраднов просто сочиняет на ходу: его и в институте считали слегка она постучала пальцем по лбу.
И он влиял на Эдика?
Он его заразил идеей лезть в эту дурацкую зону. Эдик вообще про неё почти ничего не знал и радиации боялся, у него же онкология была. А тут в зоне началось строительство железной дороги, и Отраднов ему внушил, что это опасно, хотя это не опасно, я знаю, я слышала. Ничего бы не было, если бы поезд запустили. Я ему говорила, а он всё равно стал митинг делать.