Нет, это нельзя. Как же ты нас заставляешь нарушить рыцарский кодекс?
Да ну, будет тебе! Ведь Митя голоден с дороги. Тоже рыцарь! сказала Софья Алексеевна с чуть заметной усмешкой.
Ну, нечего делать: приказано, так надо слушаться. Что ж, сядем, Дмитрий? Вот выпьем водочки и за яичницу примемся.
Он поставил рядом две рюмки и стал наливать в них из графинчика полыновку.
А как водка будет по-латыни aqua vitae? спросил он.
Да.
Гм! «Вода жизни» Дядя несколько времени в раздумье смотрел на наполненные рюмки. А ведь остроумно придумано! сказал он, вскидывая на меня глазами, и засмеялся дребезжащим смехом. Ну, будь здоров!
Мы чокнулись, выпили и принялись за еду.
Где же, однако, барышни наши? спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу. Я беспокоюсь.
Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались, ответила тетя.
В саду под окнами раздались голоса, стеклянная дверь балкона звякнула и распахнулась.
Ну, вот тебе и барышни наши: слава богу, за полверсты слышно.
Они шумно вошли в залу. Лица их после купанья свежи и оживленны, темные волосы Наташи влажны, и она длинным покрывалом распустила их по спине. Дядя увидел это и пришел якобы в негодование.
Наташа, что это значит, что у тебя волосы распущены?
Я ныряла, быстро ответила она, садясь к столу.
Так что ж такое?
Соня, передай ветчину Ну, так вот нужно, чтоб волосы просохли.
Зачем это нужно? изумленно спросил дядя и юмористически поднял брови. Нет, взрослым девицам вовсе не подобает ходить с распущенными волосами! сказал он, качая головой.
Но поучение его пропало даром; все были заняты едой и, удерживаясь от смеха, трунили почему-то над Лидой. Лида краснела и хмурилась, но когда Соня, проговорив: «спасайся, кто может!», вдруг прорвалась хохотом, то и Лида рассмеялась.
Что это вы, Лида, в большой опасности находились? вполголоса спросил я, невольно и сам улыбаясь.
Наташа быстро взглянула на меня и незаметно повела взглядом на отца; значит, здесь тайна, которую мне объяснят потом.
А что же ты, Дмитрий, макарон к котлетам не взял? спохватился дядя. Дай я тебе положу.
Он наложил мне в тарелку макарон.
У итальянцев макароны самое любимое кушанье, сообщил он мне.
Очень радушный хозяин дядя, но признаться скучновато сидеть между «большими», и, право, я давно знаю, что итальянцы любят макароны.
Пришли и мальчики. Миша пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.
Ну, Митечка, рассказывай же, что ты это время поделывал, сказала Софья Алексеевна, кладя мне руку на локоть.
Наташа подняла было голову и в ожидании устремила на меня глаза. Но мне так не хочется рассказывать
Ей-богу, тетя, ничего нет интересного; служил, лечил вот и все А скажите, я сейчас через Шеметово ехал, кто это там за околицей новую мельницу поставил?
Да это же Устин наш, разве ты не знал? Как же, как же! Уж второй год работает мельница
И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц. Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки-подростки стали теперь взрослыми девушками; какие у них славные лица! Что-то представляет собою моя прежняя «девичья команда»? Так называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приезжал сюда на лето
С конца стола донесся ярый рев, от которого все вздрогнули.
Что такое? грозно крикнула тетя. Кто это там?
Это я! торжественно объявил Петька.
Ну, конечно, так и есть: кому же еще? Я тебе, дрянь-мальчишка!
Это я читать кончил, объяснил Петька.
Дядя поднял голову и, словно только что проснулся, повел кругом глазами.
Э э Что это? спросил он, покрякивая. Должно быть, Петька опять дикие звуки испускает, а?
Ему никто не ответил. Он крякнул и подложил себе в чай сахару. Петька сидел, развалясь на стуле, и широко ухмылялся.
Крик могучий, крик пернатый я в своем сердце ощутил Крик ужасный, крик неясный я из себя испустил Кхе-кхе-кхе! Как хорошо вышло!
И, совершенно довольный, Петька придвинул к себе тарелку и стал накладывать творогу. Кругом смеялись, а он старательно разминал ложкою творог с сахаром, как будто не о нем совсем шло дело.
Чай отпили.
А что, Вера Николаевна, усладите вы сегодня наш слух своею музыкой? спросил дядя.
Вера, племянница Софьи Алексеевны, стройная, худощавая блондинка с матово-бледным лицом и добрыми глазами; она собирается осенью ехать в консерваторию, и, говорят, у нее действительно есть талант.
Да, да, Вера, сказал я. Сыграйте-ка что-нибудь после ужина; я в Пожарске столько слышал о вашем таланте.
Вера встрепенулась.
Ах, господи! Митя, я вам наперед говорю: если вы такие вещи говорить будете, я н-ни за что не стану играть!
Да не беспокойтесь, пожалуйста, я вот сначала послушаю. Очень может быть, что после этого и не стану говорить.
Дядя засмеялся и встал из-за стола.
Ну, кажется, все уже кончили. Докажите ему, Вера Николаевна, что и Пожарск может собственных Невтонов рождать!
Все перешли в гостиную. Вера села за рояль, быстро пробежала рукой по клавишам и с размаху сильно ударила пальцем в середине клавиатуры.
Что же вам сыграть? спросила она, повернув ко мне голову.
Это всегда так знаменитые музыканты начинают! почтительно произнес Петька и ткнул указательным пальцем в Верин палец, нажимавший клавишу.
Да ну, Петя, будет! рассмеялась она, стряхивая его руку.
Тетя отогнала Петьку от рояля.
Я попросил играть Бетховена. Наташа широко распахнула двери балкона. Из сада потянуло росой и запахом душистого тополя; в акации щелкал запоздалый соловей, и его песня покрылась громкими, дико-оригинальными бетховенскими аккордами. В зале, при свете маленькой лампочки, убирали чай. Дядя сопел на диване и слушал, выкатив глаза.
Я мало понимаю в музыке; я даже не мог бы сказать, горе или радость выражены в сонате, которую играла Вера; но что-то накипает на сердце от этих чудных, непонятных звуков, и хорошо становится. Вспоминается прошлое; многое в нем кажется теперь чуждым и странным, как будто это другой кто жил за тебя. Я мучился тем, что нет во мне живого огня, я работал, горько смеясь в душе над самим собою Да полно, прав ли я был? Все жили спокойно и счастливо, а я ушел туда, где много горя, много нужды и так мало поддержки и помощи; знают ли они о тех лишениях, тех нравственных муках, которые мне приходилось там терпеть? А я для этого сознательно отказался от довольной и обеспеченной жизни И принес я с собой оттуда лишь одно неизлечимую болезнь, которая сведет меня в могилу.
Вера играла. Ее бледное лицо смотрело сосредоточенно, только в углах губ дрожала лукавая улыбка; пальцы тонких, красивых рук быстро бегали по клавишам О да! Теперь бы и я мог уверенно сказать: сколько задорного, молодого счастья в этих звуках! Они знать не хотят никакого горя: чудно-хороша жизнь, вся она дышит красотою и радостью; к чему же выдумывать себе какие-то муки?.. Вершины тополей, освещенные месяцем, каждым листиком вырисовывались в прозрачном воздухе; за рекою, на склоне горы, темнели дубовые кусты, дальше тянулись поля, окутанные серебристым сумраком. Хорошо там теперь. Дядя по-прежнему сопел, понурив голову. Дремлет ли он или слушает?
Ко мне неслышно подошла Наташа.
Митя, пойдем мы сегодня гулять? шепотом спросила она, близко наклонившись и блестя глазами.
Конечно! тихо ответил я. А что, вам еще и теперь не позволяют гулять по вечерам?
Наташа с улыбкой наклонила голову, указала взглядом на отца и отошла.
Пальцы Веры с невозможною быстротою бегали по клавишам; бешено-веселые звуки крутились, захватывали и шаловливо уносили куда-то. Хотелось смеяться, смеяться без конца, и дурачиться, и радоваться тому, что и ты молод Раздались громовые заключительные аккорды Вера опустила крышку рояля и быстро встала.