Женился, паразит! Мужичья природа. Она завсегда свое возьмет! А уж кого облюбовал, ты бы посмотрел. В серьгах Так я ему свадебный подарок. Машину купила. Мужичье и есть мужичье, машину любят больше, чем жену! Ну раз так получи Два камушка ушло. А потом родилась кроха, еще один продала. Крохе на зубок, хи-хи!..
Ты мне про него раньше не говорила.
А что было говорить? Был счастливый брак.
Он здешний?
Здешний. Каждый день в окно могу любоваться, как на работу идет.
Тоже Туманов?
Не-е, я не стала брать его фамилие, она любила такой стиль разговора, потому как фамилие его мне не занравилось. Самодельное. И вообще он был порядочный мерзавец.
А что же ты
Такая вот была. Как розовая глина мягка под любящей рукой. Мне нельзя было делать аборт, потому как у меня после трамвайной катастрофы Я говорила тебе? Ведь пятнадцать лет назад я угодила, меня угораздило, Федяка, в настоящую катастрофу. У-у! С жертвами! После нее-то и началось ногу нет-нет да и приволокну. А он вот так руку мне на коленку кладет: «Делай, душенька, аборт, я тебе и доктора нашел» После доктора этого и не встала больше. Самец он, это верно, хоть куда. Сейчас, правда, пожух.
Они замолчали. Волнистый попугайчик хлопотал на плече у Федора Ивановича, кланялся, шептал какие-то слова.
Вот так, Феденька, я и лежу. До сих пор. Сколько мы не виделись? Семь лет? Иногда бабушки сажают меня вон в ту мансарду, как ее дядик Борик назвал. И мы катаемся по комнатам. Иногда и на балкон выезжаем. Я тут стала, Феденька, со скуки вейсманизм-морганизм изучать. Распроклятого Томаса Моргана достала.
Не страшно?
А что бояться? С меня, с инвалиды безногой, что возьмешь? Посадить захочешь так надо же ухаживать! Я и так уже сижу И Лысенку вашего тоже штудирую. «Клетки мяса», «клетки сала». Мне кажется, ваши враги ближе к существу. Смотри не напори ерунды
Где ж ты Моргана добыла?
Это я буду отвечать на страшном суде. А тебе, Федяка, если и скажу, то когда-нибудь потом. Когда будешь без юридических полномочий.
Тут в комнате повис райский звук будто ударили карандашом по хрустальной посудине. Туманова сунула руку под подушку. Рука у нее была полная, красивая Вытащила микрофон на шнуре.
Дядик Борик? пропела она. О-о! Вы даже вдвоем! Стефан Игнатьевич! Милости просим, тут вас ждут.
Оба вошли, разгоряченные спором, и за ними, как тень, Вонлярлярская. Стефан Игнатьевич поцеловал ручку Тумановой и, запустив палец за бантик на шее, покрутив гладко причесанной лысоватой головой, не разгибаясь снизу, пустил своему оппоненту шпильку:
Может быть, где-нибудь зарыт под землей платиновый эталон добра? Что такое добро? Что такое зло? Дайте сначала дефиницию!
Мы с вами сейчас будем спорить, а Учитель выставит нам отметку, сказал высоченный Борис Николаевич, с плутоватым и добрым, длинным, как у борзой, лицом. При этом он радостно кивал, здороваясь с Федором Ивановичем, ловя его руку. Он снял свою инженерскую фуражку с кокардой и бережно положил ее на полку с книгами. Пока мы шли, Федор Иванович, я вспомнил ваше историческое доказательство и уложил его на лопатки. Вот этого. Только ему мало оказалось. Видать, ничего не понял. Давай ему дефиницию. Вот ответьте, Стефан Игнатьевич, нужно спасать тонущего?
Нужно. Ну и что? Старенький Вонлярлярский со вздохом облегчения упал на стул.
Уселся и дядик Борик, перекинул ногу через колено, и Федору Ивановичу показалось, что одна нога инженера дважды, как тряпка, оплелась вокруг другой.
А может быть, не нужно? Дядик Борик обнажил беззубые десны.
Ближе к делу! Ну и что?
А почему нужно?
Не знаю.
Вот когда вы мне дадите дефиницию, почему нужно спасать, я вам дам вашу дефиницию что такое добро.
Почему, можно и раньше дать, спокойно сказал Федор Иванович. Только нужно как яблоню выкапывают подходить к стволу, начиная с самых тонких корешков. Вот скажите вы признаете, что страдание абсолютно?
С этим, пожалуй, согласиться можно. Вонлярлярский наклонил голову, будто пробуя что-то на вкус. Да, я согласен.
Можно мне? капризничая, вмешалась Туманова. Феденька, а если мне нравится, чтоб болело?
Тогда это не будет страдание! Это будет наслаждение! Ты не путай: причины страдания да, могут быть разными. Но само страдание есть страдание. Оно не может нравиться.
Я с вами согласен. И даже чувствую, куда вы хотите нас привести.
Чувствуете, но не то, Стефан Игнатьевич. Вот на вас падает кирпич и причиняет страдание. Что это?
Зло
Вот и неверно. Разве камень может быть злым? Разве в Библии не сказано не обижайся на камень, о который ты споткнулся? Камень, гвоздь в ботинке это безразличные обстоятельства, причиняющие вам страдание. И только. А вот если я желаю причинить вам муку и бросаю в вас камень. Как суд назовет этот поступок? Зло-на-меренным! Значит, зло это качество моего намерения, если я хочу причинить вам страдание. Вот вам дефиниция.
А если я, намереваясь причинить страдание, хочу через это страдание излечить человека? спросила Туманова.
Ну хитра! Все зависит именно от того, чего ты на самом деле хочешь: излечить или причинить страдание. Чего ты действительно хочешь, таково и твое намерение. Может, ты злая и хочешь, чтоб я страдал, а разговоры о лечении маскировка.
Феденька, я все поняла.
Борис Николаевич, как ученик, поднял руку:
А если я хочу вам, Стефан Игнатьевич, доставить приятность понимаете? То качество такого моего намерения добро. Тут он слегка поклонился сначала Тумановой, а потом, подчеркнуто, Вонлярлярскому. Та же самая дефиниция, но со знаком плюс.
Дядик Борик у нас отличник. Ему пять с плюсом, положил Федор Иванович резолюцию. Но я, товарищи, не устаю удивляться, откуда эти разговоры об относительности? Ведь доброта и злоба иногда потребляются в чистом виде! Когда мне говорят доброе слово, не дающее ничего полезного для моего кошелька, я ничего не получаю! Ничего, кроме ощущения счастья! То же и со злом. Поймаешь взгляд, адресованный тебе, полный ненависти, и страдаешь. И так было три тысячи лет назад
Самый настоящий диспут! воскликнула Антонина Прокофьевна. Ты сейчас это все придумал?
Семь лет носил. Нет, больше. Лет пятнадцать. С тех пор как сотворил свое первое дело, причинившее хорошему человеку серьезное страдание.
Опять в комнате повис поющий звук.
Леночка! радостно, но все же по-докторски воскликнула Антонина Прокофьевна. Давай, дава-ай! Скорей к нам! Охо-хо! Гость повалил!
Вошла Лена Блажко. На ней было сине-черное с мелким белым горошком платье. Вязаную кофту она уже сняла и держала в руке. Потом повернулась и бросила ее на спинку кровати. При этом свободном повороте она будто разделилась на две части настолько тонким оказался перехват. «Если обнять, подумал Федор Иванович, обязательно коснешься пальцами своей груди, круг замкнется».
А она, как бы в ответ, повернулась к нему и посмотрела очень строго сквозь большие очки.
Здравствуйте, сказал Федор Иванович, смутившись.
Здравствуйте, ответил высоко над ним мужской голос.
Оказывается, сейчас же за нею вошел Стригалев. Он был на этот раз в малиновом свитере, глухо охватывающем тонкую кадыкастую шею. А седоватые вихры так и не причесал с утра.
О чем гутарили? спросил он, навалившись плечом на косяк двери.
Разговор, Ванюша, был интересный, сказала Туманова. Жаль, тебя не было. О добре и зле. Кстати, Феденька, у тебя ведь было еще историческое доказательство. Давай-ка его нам!
Он доказывает, что добро и зло безвариантны, задумчиво проговорил Вонлярлярский.
Но ведь это верно! воскликнула Туманова чуть громче, чем надо. Если спас человека почему спасший ходит кандибобером? Он открыл в себе нечто! Даже если нельзя никому рассказать все равно!
Мне кажется, осторожно заметил Вонлярлярский, он ходит, как вы сказали, кандибобером, потому что в доброте есть элемент эгоизма. Добрым поступком человек прежде всего удовлетворяет свою потребность в специфическом, остром наслаждении