Раздался голос его помощницы:
Хорошо, мистер Прайс.
Он посмотрел на свою бывшую сотрудницу.
Вот так. Понятно? Все учтено. А теперь, прежде чем вы уйдете, я хотел бы напомнить вам, что мы профессионалы. Вам нет нужды кричать, или кидаться вещами, или угрожать, потому что это, вне всякого сомнения, будет классифицировано как тяжкое преступление. И пожалуйста, если можно, забирая свои вещи, не прихватите чего-нибудь, принадлежащего фирме. Заменившая вас сотрудница приступит к работе в понедельник, и мне будет очень неприятно, если в ее распоряжении не окажется степлера или держателя для клейкой ленты. Хотя, разумеется, вы унесете с собой все безделушки, накопившиеся на вашем столе за то время, что вы работали у нас. Он взял в руку мячик для снятия стресса с логотипом фирмы. Они просто замечательные, верно? Помню, вы получили такой мячик по случаю семилетней годовщины вашей работы здесь. Возьмите его с моего благословения. Мне кажется, он вам пригодится.
Так вы это серьезно, прошептала она.
Я серьезен, как сердечный приступ. А теперь, с вашего позволения, я должен буду
Вы вы вы чудовище! закричала она. Я требую от вас извинений!
Еще бы она их не требовала.
Извинения предполагали бы, что я сделал что-то неправильное. А это не так. Если уж на то пошло, это вам следует извиниться передо мной.
Ее ответный вопль не был похож на извинение.
Уоллес, сохраняя хладнокровие, снова нажал на кнопку телефона.
Ширли? Охранники пришли?
Да, мистер Прайс.
Хорошо. Пусть скорее идут сюда, пока в мою голову не полетело что-нибудь тяжелое.
Уоллес Прайс в последний раз видел Патрисию Райан, когда ее, лягающуюся, и визжащую, и совершенно игнорирующую его предупреждение о преступных действиях, тащил прочь амбал по имени Джеральдо. Он был невольно впечатлен тем, что миссис Райан настойчиво угрожала засунуть то, что она называла раскаленной кочергой, ему в горло, чтобы эта самая кочерга по ее словам проткнула его тело сверху донизу и у него случилась бы смертельная агония.
Вам повезет! крикнул он от двери, зная, что его слышат все работающие на этаже. Он хотел, чтобы они знали: ему это небезразлично. Дверь закрывается, окно открывается, и все такое. Двери лифта сомкнулись, и ее приступ ярости остался за ними.
Ох, вздохнул Уоллес. Так-то оно лучше. Возвращайтесь к работе, все. Нечего бездельничать только потому, что сегодня пятница.
И все мгновенно зашевелились.
Прекрасно. Механизм снова заработал четко и слаженно.
Он вернулся к себе в кабинет и закрыл за собой дверь.
В тот день он вспомнил о Патрисии всего один раз когда получил письмо от начальницы отдела кадров, где она сообщала, что займется вопросом о стипендии. Изжога возвратилась, но в этом не было ничего страшного. По пути домой он заедет в аптеку и купит нужное лекарство. И больше он о Патрисии Райан не думал. Только вперед, сказал он себе, перемещая письмо в папку ЖАЛОБЫ СОТРУДНИКОВ.
Только вперед.
Ему стало лучше. По крайней мере, в груди было спокойно.
На следующей неделе приступит к работе новая сотрудница, и он доведет до ее сведения, что не потерпит ее ошибок. Лучше уж с самого начала внушить страх, чем разбираться с последствиями некомпетентности позже.
* * *
Но ему не выпало такой возможности.
Потому что спустя два дня Уоллес Прайс умер.
Глава 2
Народу на его похороны собралось немного. Уоллес был недоволен этим. У него не было четкого представления о том, как он попал туда. Какое-то мгновение он смотрел на свое тело. А потом моргнул и обнаружил, что стоит перед церковью, двери которой распахнуты, а колокола звонят. Бросающаяся в глаза табличка, гласившая ПАМЯТИ УОЛЛЕСА ПРАЙСА, только запутывала. Честно говоря, эта табличка ему не нравилась. Совсем не нравилась. Может, кто-то в церкви объяснит ему, что, черт побери, здесь происходит?
Он сел на скамью неподалеку от входа. Церковь совмещала в себе все, что он ненавидел: она была претенциозной, с большими витражами и несколькими изображениями Иисуса в разных позах, свидетельствующих о боли и страдании, его руки были прибиты к кресту, сделанному, похоже, из камня. Уоллеса ужаснуло, что никто, собственно, не возражал против лицезрения предсмертных судорог Христа. Нет, он никогда не поймет религию.
Он стал ждать, когда в церкви наберется побольше людей. Табличка у алтаря гласила, что панихида начнется ровно в девять. Судя по часам на стене (еще один Иисус с руками-стрелками, что, видимо, должно напоминать о том, что единственный сын Бога был акробатом), сейчас без пяти девять, а в церкви присутствовали всего шесть человек.
Он знал пятерых из них.
Первой была его бывшая жена. Их развод оказался делом трудным, полным беспочвенных взаимных обвинений, так что адвокаты с трудом удерживали супругов, сидящих за столом напротив друг друга, от гневных выкриков. После развода она перебралась на противоположный конец страны, чтобы оказаться подальше от него. И он не винил ее в этом.
Почти.
Она не плакала. И это по не вполне понятной ему причине раздражало его. Разве ей не полагалось всхлипывать?
Второй, третьей и четвертой известными ему персонами были его партнеры по юридической фирме «Мур, Прайс, Хернандес & Уортингтон». Он ожидал, что к ним присоединятся другие сотрудники фирмы, учитывая то обстоятельство, что «МПХ&У» двадцать лет назад начала с работы в гараже, но со временем выросла в одну из самых влиятельных фирм штата. Он думал, что здесь появится хотя бы его помощница Ширли с разводами макияжа на лице и зажатым в кулаке носовым платочком, причитающая, что не знает, как ей теперь жить и работать без него.
Ширли в церкви не было. Он сосредоточенно высматривал ее, отчаянно желая ее появления. Она должна была стенать, что это несправедливо, что ей просто необходим босс вроде Уоллеса, не позволяющий ей сбиться с пути истинного. Но она так и не пришла, и в глубине его сознания затрепыхалось беспокойство.
Партнеры собрались неподалеку от входа, рядом со скамейкой, на которой сидел Уоллес, и тихо разговаривали между собой. Прайс оставил попытки дать им знать, что он все еще здесь сидит прямо перед ними. Они не видели его. И не слышали.
Печальный день, сказал Мур.
Очень печальный, согласился Хернандес.
Худший из всех дней, подытожил Уортингтон. Бедная Ширли плохо же ей пришлось, когда она обнаружила его тело.
Партнеры замолкли и обратили взгляды на переднюю часть церкви и почтительно наклонили головы, когда Наоми, в свою очередь, посмотрела на них. Она криво улыбнулась им и снова повернулась к алтарю.
А потом:
Заставляет задуматься, произнес Мур.
Что правда, то правда, согласился Хернандес.
Воистину так, подытожил Уортингтон. Заставляет задуматься об очень и очень многом.
Ты ни разу в жизни не высказал ни одной оригинальной мысли, попрекнул его про себя Уоллес.
Партнеры опять на какое-то время замолкли, и Уоллес не сомневался, что они погрузились в отрадные воспоминания о нем. С минуты на минуту они начнут делиться ими, станут по очереди рассказывать короткие истории о человеке, которого знали половину своей жизни, о том влиянии, которое он оказал на них.
Может, они даже уронят слезу или две. Он надеялся на это.
Он был засранцем, наконец выдал Мур.
Большим засранцем, согласился Хернандес.
Сущим засранцем, подытожил Уортингтон.
И они рассмеялись приглушенным смехом, стараясь не допустить, чтобы его отразило эхо. Уоллес был шокирован по двум причинам. Во-первых, он очень сомневался, что в церкви позволено смеяться, особенно во время заупокойной службы. Он думал, что это против правил. Впрочем, он не был в церкви вот уже несколько десятилетий, и, возможно, эти правила давно изменились. А во-вторых, с какой это стати они называют его засранцем? Их почему-то не поразила молния, и это расстроило его.