Церковная иерархия
Шесть дней пришлось ночевать при семисоборной церкви Рождества Богородицы Десятинного монастыря, что на Волосовой улице, у самой стены, пока вече не собралось ещё раз. Ударил вечевой колокол, в ответ ему ударили колокола на Святой Софье, ответили им звонницы Бориса и Глеба и Входноиерусалимской церкви звенели и гудели все колокола Детинца. На этот раз пришли старосты от всех концов Софийской стороны Неревского, Загородского и Людина, обсудившие положение дел на своих, районных вече. Само собой, старосты пришли не одни: шли священники, монахи, просто кончанский люд. Оружия на этот раз было ещё больше, чем неделю назад, и не только дубины: люди были с топорами, копьями, луками. «Как Ярослава к порядку приучили, когда вздумал на корелу идти[461], так и этого латынянина приучим», прогудел дородный священник, подбрасывая и ловя кистень свинцовую гирьку на ременной петле: «Посулил[462] он, посулил славлянам, смутил город». Мост был разобран ещё вчера; только проповеди владыки да отсутствие моста и помогло хоть как-то предотвратить бой между Софийской стороной вместе с Плотницким концом, и Славенским. Кто начал разбирать мост первым уже неясно, говорят, что славляне, но горячих голов хватало по обе стороны Волхова.
Владыко Алекси́й преклоняет колени перед Чудным Крестом[463], поставленным у начала моста. Смиренно смотрит на повелителя могущественной республики распятый Господь; казалось, со скорбью Богоматерь и Мария Магдалина; понимающе Иоанн Богослов и сотник Лонгин[464]. Сам архиепископ, как всегда одетый в простую иноческую одежду, не похож на царя, короля или князя, которым он был равен по положению. Толпа замирает, давая владыке помолиться в тишине. Хоть и разгорячённые неделями дебатов а кое-кто и хмельным, многие надеются на чудо. Сжимают в ладонях кресты новгородцы, сжимают в ладонях амулеты чудские язычники. Никто не хочет братоубийства.
Наконец владыка заканчивает, поднимается, отряхнув колени от песка, и всходит в лодку, чтобы говорить с середины реки, где его будет слышно всем. Удивительно, но голос немолодого архиепископа звучно разносится над водою: «Спаси нас Бог и Святая София от усобной рати! начинает Алекси́й. Отнимаю у подручника[465] Патрикея Наримантовича кормление» Слышен ропот со стороны славлян. «Отнимаю у подручника кормление, возвышает голос владыка. И даю ему Русу, Ладогу и Наровский берег!»[466]. Тишина звенит, кажется, пролети сейчас комар, услышит каждый. «Кому любо?» Вначале нестройно, но всё больше и больше слышны крики с обеих сторон; люди швыряют оземь оружие; кто-то, не раздеваясь, прыгает в воду, чтобы плыть на противоположный берег, на другом берегу следуют его примеру
Мы стоим, поражённые политическим талантом владыки: с одной стороны, славляне не будут недовольны унижением князя, оставшегося совсем без кормления; с другой стороны, претензии ореховцев и корельцев удовлетворены; с третьей князю Патрикею ясно дано понять, какое его место, и чтó с ним может сделать владыка и вече.
* * *
По сути, церковная иерархия повторяла собой иерархию мирскую.
Начиналась она с прихода (как мирская начиналась с улицы). Как таковой, современный приход впервые появляется в письменных источниках только в 1485 году как искусственно сформированная церковная структура[467]. В Уставе князя Ярослава Мудрого о святительских судах (XIIXIV вв.) говорится о «пределе переезде уезде»[468], территориальной церковно-административной единице, чьё название («предел») соответствует греческому «perioikon». В дальнейшем именно «предел» становится наиболее часто употребляемым термином для обозначения церковного округа, впервые будучи упомянутым в Ефремовской кормчей[469] XII века, Климентовской новгородской кормчей 1280-х годов и далее.
До появления типично московитского «прихода» (с прикреплением новых прихожан к старым церквям) и оформления клира как одного из сословий Царства Московского основной единицей церковной жизни были существующие социально-политические подразделения, например, княжеский двор, городские сотни, боярские семьи. Одновременно с «уездом» в XIIXV веках существовало такое понятие как «покаяльная семья», формировавшаяся вокруг конкретного священника, а не по территориальному принципу. Новгородский епископ Нифонт советовал христианину, оказавшемуся прихожанином нового храма, не прерывать отношения с «покаяльной семьёй» и хотя бы тайком, но ходить туда исповедоваться[470].
Нередки упоминания о том, как жители определённой улицы сами строили свои, приходские церкви, содержались же такие церкви тоже уличанами: «великая улица Воскресеньска, многiя хрестьяне, по благословленiю пресвященного архиепископа Великаго Новагорода и Пъскова владыъ Ионы, заложиша церковъ святое Воскресенье Христово, а [то] старая порушилась»[471], «заложиша Лукиници[472] церковь камяну святыхъ апостолъ Петра и Павьла, на Сильнищи»[473], «Поставиша лубянци церковь камену святого Георгиа», «посадник Богдан Обакунович с своею братнею и с уличаны поставиша церковь каменну св. Симеона на Чюдинцеве улице»[474]. В Пскове ситуация обстояла точно так же: «Въ лъто 6902. Кончаны быша перши у Крому и колоколницю поставише»[475]. Уличане не только ремонтировали обветшалые церкви и строили новые, но и закупали необходимую утварь и книги: так, в 1400 году для церкви Св. Кузьмы и Демьяна была заказана богослужебная книга «Пролог», «повелением боголюбивых бояр Юрия Онсифоровича, Дмитрия Микитинича, Василия Кузминича, Ивана Даниловича и всех бояр и всей улице Кузмодемьяне»[476]. По сути, уличанские церкви были строениями общественными; возможно, как Господский совет собирался во владычной палате, в церквях собирались уличане на уличанское вече[477]. В церквях же хранился товар[478]: «сгоръ церковь святаго Дмититрiя товара множество исгоръ»[479]; «цто прибытка в веся будете то вложи во церкове»[480] и это не единственная берестяная грамота, советующая сохранить ценности в церкви[481]. Иногда каменные церкви или владычный двор использовались в качестве тюрем[482]. Приходской священник был небольшой, но всё же властью у себя на приходе, выбиравшейся на уличном же вече. Обычно в церкви был не один священник, а два или больше[483].
Вплоть до XV века священники входили в состав ополчения, то есть, становясь священником, человек не переходил в особое сословие и переставал быть гражданином, со всеми присущими гражданину обязанностями: «изгониша Литва Русу убиша Рушанъ[484] 4 мужи, попа Петрилу, Павла Обрадиця а ина два мужа»[485]; «А коли Псковичи сступишася съ Неъмци битися Руда, поп Борисоглебскiй пригнавъ в Изборескъ и повъда имъ лихую въсть»[486]. Новгородская летопись под 1193 годом говорит о походе воеводы Ядрейки «в Югру ратью», где среди «вячших» упоминаются поп Иванко Леген[487]. Только в 1497 году, то есть при архиепископе, поставленном из Москвы, псковский клир[488] отказывается принимать участие в сборе воинов: «священники нашли въ правилъхъ Святыхъ Отецъ в Манаканунъ[489], что написано, яко не подобаетъ с церковной земли рубитися[490]»[491]. Участие белого духовенства[492] в сражениях не было какой-то именно новогородской особенностью. Сохранился ответ Патриаршего синода[493] епископу Феогносту под 1272 годом. На вопрос епископа: «Аще поп на рати человека убиет, лзе ли ему потом служити?» патриарх отвечал: «Се удержано святыми канонами»[494]. Поразительно то, что в большинстве списков (кроме двух) вплоть до XVI века это правил звучит так: «НЕ удержано есть», то есть для русских в том, что священник убивает на поле боя, не было ничего возмутительного или должного привести к запрету на служение Литургии[495]. Византийские канонисты XXII веков Иоанн Зонара и Феодор Вальсомон не только свидетельствовали, что воины не воздерживаются от Причастия три года[496], согласно правилам Святителя Василия Великого[497], но и что духовные лица сами выступали в качестве воинов, не будучи впоследствии лишены сана[498].