Сказочник был абсолютно оглушён, растерян, подавлен и оскорблён, жестоко обманут, я и теперь не подберу слов, а тогда-то
Но всё же, собрав остатки гордости и юмора, не колеблясь ответил:
Никаких если не будет Передельщик мне ни к чему, а соавтор у меня уже есть. Правда, теперь он за границей. Путешествует.
Повезло как, неужели за границей? Кто же он? И где же выход?
Да вы его знаете. Всё тот же неизменный Белый Аист. Бесконечно преданный мне и преданный вами Аист. А выход? тут юмор вернулся ко мне, и все в доме услышали: Выход у нас один, вон! и я решительно указал на дверь.
Пора опускать занавес. Аиста не приняли и не примут. В доме тишина. Ни смеха, ни разговоров. Только тихо перешептываются дочь и внучка: «Не плачь, мамочка, погорюет и справится, он же сильный». «Сильный-то сильный, да и удар был нелёгким» К тому же, как водится, пришла беда, открывай ворота. Вслед за потерянным Аистом, как сквозь землю провалился единственный и очень нужный мне ключ. От заповедного теремка, где жили-были начатые и задуманные сказки, береглись дорогие находки и заманчивые для меня замыслы. В нём не унывали даже заброшенные наброски и второпях отвергнутые мной черновики. Отлёживались в теремке, надеялись на доделку, мало ли как повернется. Вот и повернулось Словом, всё, чем я жил, иными словами, над чем работал, куда-то ушло, пропало.
Заветный ключ как в воду канул. Я, признаться, подумал, что это проделки вездесущей сороки, назойливо снующей под окнами кабинета. Но напрасно мы с внучкой Машенькой, забирались по пожарной лестнице чуть не на крышу, вооружась моим всевидящим морским биноклем. Ничего, кроме украденной пуховой рукавички, в сорочьем гнезде на высокой серебряной ёлке так и не нашли. И даже много повидавшая на своем веку старая серебристая ель не знала, кому понадобился ключ? Разве что коварнейшей из ведьм Осоке, недовольной превращением в болотную траву. За такое превращение ведьма вполне могла мстить сказочнику, вот и подучила свою служанку, сороку-воровку. Но если ключ у Осоки в болоте, попробуй найди. «Если кто и отыщет его, размышлял я, так только Аист». Услышит о нём, скажем, от своей давней знакомой лягушки-путешественницы и по дружбе достанет мне ключ со дна любого болота своим длинным красным клювом. Это очень наблюдательная и преданная птица. Но Аист далеко-далеко.
Думая так о нём, я услышал:
Хватит хоронить и оплакивать себя заживо, дорогой Евгений Андреевич, отчетливо произнёс кто-то за окном, а затем, перешагнув через подоконник, продолжил:
Бросьте горевать и убиваться. Ну не приняли Белого Аиста, тут мы с ним обнялись. Пусть кто угодно и что угодно говорит. Мы с вами скажем своё. Аист не умер, потому что этого не хотели ни Жизнь, ни Сказка. Ему суждено летать и удивлять в отличных книжках среди сотен ваших сказок. У вас появятся новые любимцы, но и тогда не забывайте меня.
Каких сотен, и разве я могу тебя забыть! Ты фантазёр и враль, Аист.
Вот уж нет. Не смешите меня, «откуда мне знать»? Не с закрытыми же глазами я летал в будущее. Кое-что видел и слышал. А уж про сказки-то мне ли не знать, не через пень колода, на волшебных крыльях летел. Так что, во-первых, не сомневайтесь, тут Аист, взяв одной ногой чашку и стоя на другой, допил кофе, люблю колумбийское! А во-вторых, переживая нашу с вами потерю, я подумал: все ли потери потеря. Иная потеря и не потеря вовсе, а дороже ста липовых поделок. Я это понял. Поймите и вы. И не губите себя, не казнитесь понапрасну. Все равно не дам пропасть. Вылечу. У меня для вас безотказное лекарство. Чудодейственное.
Уж не принёс ли ты в клюве живой воды? Не дышамши летел из Индии? горько усмехнулся я.
И да, и нет. Пусть пока остается интрига-загадка. Рецепт на пишущей машинке. Принимать с утра. Ежедневно. А мне надо догонять стаю. Лететь придётся в три, а то и в четыре раза быстрее, пока не подсчитал скорости. Поклон коту Маркизу.
Я подошёл к пишущей машинке. На ней белый лист с заголовком «Первая улыбка», а ниже: ненаписанная сказка.
И когда наутро неуверенно с перебоями застучали клавиши, слово «ненаписанная» стало исчезать, таять.
С громким лаем вбежал Дружок, требовательно застучали в окна синицы: «Где, тинь-тинь, подсолнухи, где, тюить-фю-ить, наше масло? Совсем замерзаем». Я открыл форточку и они, осмелев, по три, по пять снова залетали по кабинету. Но главное в другом: на пороге хлопала в ладошки моя всегда сдержанная Машенька.
Неужели нашла?
Аист помог. Теперь всем ясно, выкрала твой ключ завистливая сорока по наущению своей хозяйки ведьмы. Не зря же Аистово письмецо было перевязано болотной осокой.
Какое письмецо?
Слушай всё по порядку. Выкрала сорока. Отнесла Осоке, спрятали в болоте. Аист нашёл и перепрятал, а мне, улетая, записку-памятку оставил. Мол, ищи, Маша, не далеко не близко, не высоко не низко, на дереве дивном с запахом неповторимым. Вот читай сам: «Заветный ключ не у ёжика колючего под беседкой живущего, не у белок прыгучих, не под старым дубом скрипучим. Не в лесу дремучем, но на дереве пахучем с иголками мягкими, неколкими. На сто вёрст такой красавицы нет. Да сиротой растёт одна-одинешенька. Вот я и решил её в сказку взять, чтобы заветный ключ тебе передать. Хоть и недалеко, найти не легко». Это он зря приписал. Я сразу вспомнила про твою ненаглядную пихту, которую крошкой, в мягком мхе, в неказистом рюкзачке привезли тебе из родных краёв, из прикамских лесов.
Давай же ключ!
Нет, так просто ты ключа не получишь. Аист трижды наказывал: отдать тогда, когда вспомнит и повторит его волшебную присказку. Одним словом
И пока я уверенно повторяю: «Одним словом два слова: надо работать», ко мне возвращается заветный ключ.
Так и пошло, лучше прежнего работалось. Теперь мешал разве всеобщий любимец Маркиз, купил доходягу на свою голову, жалким игрушечным котёнком привёз с птичьего рынка. Подрос рыжий, окреп, осознал, кому обязан своим раздольным кошачьим житьём. И в благодарность трётся о машинку, вольготно устроившись на столе Он тёрся о машинку и водил хвостом по страницам, чему-то улыбался и щурился, представляя как весной появятся проталинки, высохнут дорожки и они с Аистом снова станут важно прохаживаться перед розами-ругозами и рассказывать друг другу новые сказки. Не отставать же мне от них. И я дождусь дня, когда из отремонтированного старого гнезда на беседке выглянут прехорошенькие Аистята Тут и подарю счастливой Аистихе свои «Сказки заморского Аиста». Моего дорогого Белого Аиста, который жил-был да и сейчас живёт, сказочником служит. Дел у него выше крыши, под беседкой завелись мыши, у аистят лягушки увели игрушки. А он живёт не тужит, ходит и по лужам, и к солнцу летает, устали не знает, сказки добывает.
Хорошо сказочнику с ним, и Аист на него не в обиде.
Первая улыбка
В стране, названия которой уже никто не помнит, жил удивительный чеканщик ваз. Если, чеканя вазу, он был весел, то она веселила всякого, кто её видел. И наоборот когда мастер грустил, его творение порождало печаль и раздумия. Он прославил свою страну множеством ваз, будивших в людях самые различные чувства: радость, смех, раскаяние, бесстрашие, скорбь, прощение, примирение Но среди сотен его творений не появилось главного вазы Любви. Потому что любовь ещё не расцвела в душе молодого чеканщика, хотя молва, опережающая события, уже называла одну девушку
Однако не будем подражать молве и предрекать несвер-шившееся. Пусть молва сильна и непреклонна, подобна ветру, но между тем паруса жизни, как, впрочем, и сказки, нередко подвластны иным силам.
В этой же стране жил горшечник. Он не выделялся среди других гончаров своим ремеслом, но его дочь была так хороша собой, что о ней знали даже звёзды.