..
Торес Лахл разрыдалась. Шокерандит поднялся на локте и, продолжая говорить, уставился на лагерь. Над огромным простором степи в темноте горели
искорки звезд, временами заслоняе-мые неразличимыми проходящими фигурами, возникающими между Лутерином и небом. Кто-то пел; другие погружались в
транс и общались с мертвыми.
– Предположим, до приграничной Кориантуры мы доберемся через двадцать дней; это оз-начает, что нашим животным нужно съесть две тысячи восемьсот
акров травы. Твой покойный муж... он должен был вести подобные расчеты, разве не так?
Каждый день в походе армия больше времени уделяет добыче фуража и провианта, чем продвижению вперед. У нас есть небольшая походная мельница, на
которой мы мелем муку, ес-ли в дороге попадается зерно – или все прочее, что сгодится в пищу в этом бедном краю, исклю-чая дикую траву и
шоатапракси. Нам приходится посылать отряды валить деревья и собирать дрова для печей. Нам приходится каждый день устанавливать полевые пекарни.
Нам нужно ис-кать траву и воду для лойсей... Возможно, теперь тебе понятно, почему наша армия вынуждена была оставить Истуриачу. Сама история
против нас.
– Что сказать... мне попросту все равно, – ответила она. – Разве я животное? Зачем ты рас-сказываешь мне, чего и сколько ест скот? Да голодайте
вы – вся ваша армия... может быть, толь-ко это мне интересно. Вы напиваетесь, как сейчас ты набрался йядахла, и убиваете.
– Здесь все думали, что в бою от меня не будет толка, – тихо сказал он, – поэтому меня по-ставили заготавливать фураж для скота. А ведь это
оскорбление для сына Хранителя Колеса! Мне пришлось узнать все эти цифры, женщина, и с некоторых пор я стал видеть в них смысл. Я понял, в чем
ценность цифр. Год от года сезон роста трав сокращается – день ото дня каждый год. Теперешнее лето было просто убийственным для фермеров.
Перешеек Чалц умирает от го-лода. Ты сама увидишь. И все это известно Аспераманке. Что бы ты о нем ни думала, он никогда не был дураком. Такой
поход, как наш, в котором участвуют одиннадцать тысяч человек, вряд ли еще когда-нибудь состоится.
– Значит, моему несчастному континенту теперь не угрожает вторжение сибишей.
Лутерин усмехнулся.
– За мир вам придется заплатить. Армия на марше подобна нашествию саранчи – но даже саранча умирает, если на ее пути больше нет корма. Город
Истуриача скоро будет отрезан от всего мира. Полностью отрезан. Город обречен.
Мир вокруг становится все более враждебным, женщина. А мы впустую тратим те запасы, которыми располагаем...
Лутерин снова прилег к напряженному телу пленницы и спрятал лицо в ее ладонях. Но прежде чем сон и хмель одолели его, он снова приподнялся и
спросил, сколько ей лет. Она отка-залась отвечать. Тогда он ударил ее по лицу. Торес Лахл всхлипнула и призналась, что ей трина-дцать лет и один
теннер. Она была младше его на два теннера.
– Слишком молода для вдовы, – сказал он с удовольствием. – А завтра – завтра, я думаю, тебе не удастся отделаться так легко. Я больше не фуражир
для лойсей. Завтра ночью разговоров не будет, женщина.
Торес Лахл ничего не ответила. Она так и не уснула, но лежала неподвижно, в отчаянии глядя на звезды в небесах. Когда Беталикс опустился ближе к
горизонту, звезды затянули облака. Стоны и хрипы умирающих долетали до ее слуха. В эту ночь от эпидемии умерли двадцать человек.
Но утром те, кто выжил, поднялись такие же, как прежде, потянулись, размяли руки и, вы-страиваясь в очередь к хлебному фургону, перешучивались с
друзьями. По два фунта хлеба на каждого, вспомнила она.
На этом долгом марше домой не нашлось бы ни одного солдата, кто мог сказать, что доро-га ему в радость.