Даже сам архиепископ поступил бы с тобой точно так же, как собираюсь поступить я, окажись он на моем месте...
Лутерин глотнул еще вина, потом глубоко вздохнул и тяжело опустился рядом с ней.
Она лежала вытянувшись в струнку; потом, почувствовав его нерешительность, заговори-ла. Когда Торес Лахл не плакала, ее голос журчал, словно
ручей, словно бы где-то в глубине ее горла постоянно переливалась влага.
– Старейшина, который говорил с тобой днем, – сказала она, – боялся попасть в рабство, в которое попала теперь я. Что ты имел в виду, когда
говорил, что этот ваш архиепископ принял единственно верное решение?
Шокерандит лежал молча, внутренне борясь с опьянением, борясь с заданным вопросом, борясь с желанием влепить девчонке затрещину за то, что она
так хитроумно решила отвлечь его и перевести разговор в другое русло. И в этом молчании в его сознании, черной волной поглотив желание взять ее
силой, поднялось понимание, – осознание неминуемой судьбы, от которой не уйти. Чувствуя, что теперь он понимает все совершенно ясно, Лутерин
отхлебнул еще вина.
Он перевернулся на живот, чтобы его слова лучше дошли до пленницы.
– Решение, говоришь... единственно верное решение, женщина? Решение может принять бог Азоиаксик да еще олигарх – а не этот святоша, которому по
душе глядеть, как его собствен-ные солдаты истекают кровью, – лишь бы была возможность плести интриги.
Лутерин указал в сторону своих приятелей, все еще сидящих вокруг костра.
– Видишь этих болванов? Как и я, они пришли из Шивенинка, почти за четверть мира от-сюда. До границы Ускутошка всего две сотни миль. Со всем
нашим тяжелым снаряжением, с остановками в дороге, потому что нужно добывать еду и фураж, мы не сможем делать больше десяти миль в день. Как
по-вашему, сударыня, мы кормимся в это время года?
Он затряс Торес так, что у той лязгнули зубы, и наконец она испуганно обмякла и спроси-ла:
– Но вы ведь что-то едите, да? Я видела, что вы везете с собой фургоны с припасами, а жи-вотные могут пастись сами.
Лутерин рассмеялся.
– Значит, мы едим, просто что-то едим? И что же мы едим, как по-твоему? Сколько, ты ду-маешь, тут солдат? Ответ вот какой: тут у нас что-то
около десяти тысяч людей и нелюди, а кро-ме того, семь тысяч лойсей и другого скота. Каждому человеку нужно по два фунта хлеба в день, а также
фунт другой провизии, считая и порцию йядахла. В сумме это составит тринадцать с половиной тонн каждый день.
Люди могут голодать. Мы можем идти и на пустой желудок. Но животных нужно кормить, иначе они будут болеть. Лойсю требуется двадцать фунтов
фуража каждый день; в результате на семь тысяч голов выходит шестьдесят две тонны в день. Получается, что нам нужно тащить с собой или покупать
семьдесят пять тонн каждый день, но мы можем везти с собой только девять тонн...
Лутерин откинулся на спину и замолчал, словно пытаясь осознать эту перспективу и пере-вести ее в цифры.
– Откуда же мы берем недостающее? Приходится добывать фураж на ходу. Мы можем ре-квизировать провиант в деревнях, которые встречаются у нас на
пути, – вот только дело в том, что в этой части Чалца нет деревень. Значит, придется жить тем, что родит тут земля. Не говоря уж о проблеме
хлеба... Нужно двадцать пять унций муки, чтобы испечь два фунта хлеба. Значит, требуется шесть с половиной тонн муки каждый день, и их
необходимо где-то найти.
Но это ничто по сравнению с тем, сколько съедают животные. Нам нужен целый акр зеле-ного фуража каждый день, чтобы прокормить пятьдесят лойсей и
хоксни...
Торес Лахл разрыдалась. Шокерандит поднялся на локте и, продолжая говорить, уставился на лагерь.