Но Шокерандиту было почти нечего сказать старейшине, его мысли занимало другое. Он
размышлял о ближайшем бу-дущем и о том долгом пути, который отделял его от далекого отцовского дома.
– Мне кажется, сам верховный олигарх не отдал бы приказ оставить Истуриачу, – сказал старейшина.
Ответа не последовало.
Тогда старейшина предпринял новую попытку:
– Говорят, олигарх – великий деспот, он сумел установить суровую власть над всем Си-борналом и теперь правит твердой рукой.
– Зима станет править нами тверже, – с усмешкой отозвался один из лейтенантов.
Проехали еще милю, и старейшина доверительно заметил:
– Интересно, встречаетесь ли вы, молодые люди, с Аспераманкой с глазу на глаз... Инте-ресно, что бы вы сделали на его месте, может быть,
приказали бы оставить в городе гарнизон, который бы защитил нас?
– Не в моей власти принимать решения, – отрезал Шокерандит.
Старейшина кивнул и улыбнулся, обнажив последние редкие зубы.
– Но я видел, какое у вас сделалось лицо, когда ваш начальник объявил свой приказ, и то-гда я подумал – а потом и сказал другим: «Вот есть среди
этих воинов молодой человек, в кото-ром еще сохранилось сострадание... наверное, он святой», так я сказал...
– Езжай прочь, старик. Побереги дыхание для долгой дороги.
– Но нельзя же разрушать такой сильный и хороший город, как наш. Были времена, когда мы отправляли провиант в Ускутошк. И теперь все
разрушить... Неужели вы думаете, что оли-гарх это одобрит? Ведь мы все сиборнальцы, верно? Мы все должны быть заодно?
Это предполагало ответ Лутерина Шокерандита, но юноша молчал. Тогда старейшина утер рот перчаткой и продолжил:
– Как вы думаете, молодой господин, мудро ли было с моей стороны оставить родной го-род? Ведь, как ни крути, там остался мой дом. Я еще
колеблюсь, мне кажется, что следовало ос-таться. Может быть, через год или через два еще одна армия олигарха, питающая большее со-чувствие к
соотечественникам, пройдет той же дорогой... Как бы ни было, этот день горек для нас, вот что я хочу сказать.
Старейшина повернул скакуна и хотел было отъехать на место, когда Шокерандит неожи-данно протянул руку и схватил его за воротник, едва не вырвав
старика из седла.
– Если ты так говоришь, значит, ничего не знаешь о том мире, что нас окружает, старик. То, что я думаю об архиепископе-военачальнике, неважно.
Он принял единственно верное решение. Подумай, в чем тут причина, вместо того чтобы напрасно сотрясать воздух пустыми сетованиями. Ты хоть в
состоянии различить, сколько тут, в этой армии, народу? За время полу-света мы растягиваемся цепью от горизонта до горизонта. Пешие, всадники –
все это рты, которые нужно кормить, а погода все хуже... Подумай об этом, старик.
Лутерин обвел рукой войско, указал на спины солдат в серой, черной, и коричневой форме: каждый из них нес вещевой мешок с трехдневным сухим
пайком и неиспользованными боеприпасами. В эти спины, повернутые к югу, светило блеклое солнце. Армейская колонна разворачивалась змеей все
дальше, раздавалась в стороны, чтобы груженые повозки могли свободно проехать. Продвижение армии сопровождал глухой утробный звук, от которого
дрожала земля и в ближайших холмах гуляло эхо.
Среди всадников шли пехотинцы, некоторые держась за стремена. Часть повозок была на-гружена боеприпасами, на других лежали раненые, испускавшие
стоны всякий раз, как повозку встряхивало на кочках и неровностях дороги. Груженые фагоры, понукаемые хозяевами, шли, согнув спины, уставившись
в землю; чуть поодаль своей удивительной походкой – колени у них гнулись в обе стороны – шли отряды боевых анципиталов.