Дорога в рай
За журнальным столиком, накрытым газетой «Заря демократии», сидели двое. Низкий, плотный, с черной бородкой и длинный, с выцветшими глазами и проплешиной на голове.
Первый художник Сергей Иванов был пьян и возбужден; второй его гость держался уверенно и был отстраненно спокоен и трезв. Сидящие беседовали, точнее, говорил только хозяин гость внимательно слушал.
Ну а вот ты чего пьянствуешь? обратился художник к собеседнику.
Тот молчал.
А знаешь, почему я пью? Знаешь? Иванов безнадежно махнул рукой. Вот ты, говоришь, ученый. Формулы там всякие пишешь. Деньги зарабатываешь, бедного художника водкой угощаешь. И никто тебе не мешает, никто тебе не указывает пиши на здоровье. А мне указывают. И всю жизнь указывали. Нет, ты скажи, не молчи, а скажи. Хозяин налил водки и залпом выпил. А-а-а, что говорить, вы, ученые, чурбаны, напичканные мозгами.
Гость поморщился, но промолчал.
Нет у вас души. Мозги есть, не спорю, а души нет. А они, художник указал пальцем на потолок, оказывается, они лучше знают, что мне делать и как мне жить. Им человек с душой опасен. Вот поэтому я свою душу и пропиваю, Иванов снова налил и залпом выпил. Оно так лучше
Гость отпил глоток и поставил стакан. Художник покосился на него, но ничего не сказал. Вытер обрывком «Зари демократии» губы, отщипнул кусочек мойвы и долго жевал. Он что-то обдумывал и пытался сосредоточиться, тупо уставившись на бесхвостую рыбину.
Вон там, посмотри, в углу, валяется моя последняя работа. Что ты там видишь? Пожелтевшие ветки и ниспадающий занавес? Не-ет, это не натюрмортик, мил человек, это душа моя падает в бездну. Бросить бы все к черту, да не могу, слишком много сил истрачено, прилип к искусству. Страшно, если все впустую художник вздохнул и замолчал. Подвинулся к гостю и спросил, не рассчитывая на ответ: Скажи, жить как? Все вокруг опротивело, налил водки, выдохнул воздух и опрокинул в рот содержимое стакана.
Гость пил медленно, как будто цедил водку через зубы.
А ты ничего, хотя и молчун, наблюдая, как пьет гость, произнес Иванов. Скорее всего, и ты неудачник. Не гляди, что я пьян, я всё, он провел пальцем по воздуху, всё-ё понимаю. Вот ты молчишь, а ты не молчи. Ты скажи, если ты ученый, объясни, Иванов сгреб с тумбочки «Вечерний Ленинград» и помахал газетой. Читал? То-то же
Шатаясь, подошел к этюднику и открыл его. Вытащил какие-то фотографии, вернулся к гостю.
О!.. Что ты на это скажешь, умная голова твоя? криво усмехнулся, неторопливо разлил по стаканам остатки спиртного и опорожнил свой.
А ты не умеешь пить, наблюдая, как пьет его новый знакомый, произнес художник. Ты только напиток переводишь.
Он снова подвинулся к гостю, теперь уже вплотную. Ткнул пальцем в одну из фотографий и выжидающе уставился на него.
Мне пора, время за полночь. Завтра обо всем поговорим. В полдень в березовой роще, возле вашего озерца, я буду ждать, произнес тот и протянул руку.
Хозяин вяло сжал протянутую руку и, не выпуская ее, прошел с гостем до двери. Проводив его, расстегнул рубаху, кое-как стащил брюки, долго расправлял их на спинке стула и, когда наконец у него это получилось, плюхнулся на диван, издав тихий стон облегчения.
Проснулся Иванов весь разбитый. За ночь во рту пересохло.
О господи, как гудит голова.
Он подошел к окну и распахнул его. Сел на диван и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.
Откуда свалился на мою голову этот ученый? Завязывать надо
Художник пошарил в карманах и вытащил измятую двадцатипятирублевую купюру.
Приберег, с гордостью отметил он сам себе. Надо подлечиться, да и гостя заодно опохмелить пить за чужой счет у нас, художников, не принято.
Он засунул деньги обратно в карман, взял из тумбочки лист с талонами, оторвал талон 5 с надписью «Сырок плавленый 2 шт.» и, вскинув на плечо этюдник, вышел на улицу.
В гастрономе за сырками стояла очередь.
«Черт с ними, с этими сырками, решил Иванов, запихивая в этюдник кусок хлеба и бутылку водки. Обойдемся».
Автобус пришлось ждать долго. И когда показалась знакомая по «творческим» встречам с друзьями березовая роща, первое, что заметил художник, это длинную фигуру вчерашнего дружка. Одет он был несколько необычно и даже странно, не так, как одеваются люди в его возрасте.
«Новая встреча и новые причуды», с неопределенной досадой подумал художник.
Он подошел к своему странному приятелю. Тот протянул руку и представился:
Профессор Стамов.
«Ничего себе! скривился художник. Вчера рубаха-парень, а сегодня, смотри ты, уже профессор».
Сергей Федорович, тоном, не допускающим возражений, начал Стамов, мы должны решить с вами одно серьезное дело.
Прямо сейчас? поинтересовался Иванов.
Не прямо сейчас, но
Художник прервал профессора:
Тогда опохмелимся и за дело, и он полез в этюдник за водкой.
Нет, нет, Сергей Федорович, запротестовал Стамов, вам придется на время забыть об этом.
Это почему же?
Недалеко отсюда моя дача, там и поговорим.
«Дача? Кажется, я влип с этим профессором. А что, если без него, чуть-чуть»
Он посмотрел на Стамова и понял: пить здесь не получится. Казавшийся близким вчера, сегодня он был совершенно другим чужим и неестественным.
Шли молча. Да и о чем можно разговаривать на больную голову? Тем более что средство от головной боли есть, вот оно, в этюднике, но употребить его нельзя из-за какого-то «серьезного дела» и профессорских странностей.
Совсем неожиданно для Иванова они подошли к обшарпанному зеленовато-ржавого цвета запорожцу. Возможно, лет сорок назад автомобиль и имел товарный вид, но не сейчас.
«Вот это тачка так тачка! изумился про себя художник. Металлолом на колесах».
Профессор как будто угадал его мысли:
Воруют у вас все подряд, а так безопаснее, подошел к машине и открыл дверцу.
Иванов уселся на заднее сиденье, Стамов за руль. Машина взревела, неправдоподобно быстро рванула с места и понеслась по бездорожью.
Развалюха развалюхой, а мотор как у танка, обратился художник к Стамову.
Тот промолчал.
Несмотря на профессорское «недалеко», ехали они довольно долго, и художник успел слегка задремать. А когда очнулся, запорожец уже стоял возле строения, такого же убогого, как и автомобиль. Профессорская дача напоминала наспех сколоченный из досок сарай. Места, как отметил художник, были совершенно незнакомые.
«Неужели этот покосившийся сарай и есть профессорская дача?» изумленно подумал Иванов.
Прошу, буркнул Стамов и открыл небольшую дверь, укрепленную поперечной перекладиной. Дверь издала неприятный, скрипучий звук.
«И все-таки он ненормальный», решил про себя художник, рассматривая сколоченный из горбылей стол.
Вы не правы, неожиданно услышал он голос профессора с нотками недовольства.
В чем неправ? машинально спросил художник, а в голове мелькнуло: «Иногда он говорит так, как будто читает мысли».
Да, я действительно умею читать ваши мысли, но сейчас не это главное, сообщил профессор изумленному художнику. Прошу, и он открыл еще одну дверь, еле заметную и такую же приторно-скрипучую.
Сконфуженный художник, помимо своей воли, послушно прошел вслед за хозяином дачи. Они очутились в небольшом отгороженном пространстве, напоминающем чулан. Через открытую дверь пробивался тусклый свет, и было непонятно, чулан совершенно пустой или в нем все-таки что-то есть.
Идите же сюда, заметив полное замешательство художника, позвал профессор, станьте возле меня.
Иванов подошел к Стамову и вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Заложило уши, внутри что-то оборвалось, и он ощутил состояние близкое к невесомости.
Спустя непродолжительное время лифт остановился, створки двери распахнулись, и художник увидел залитый теплым светом просторный зал. Он торопливо шагнул за лифтовую дверь и оглянулся, в надежде рассмотреть, на чем они приехали.