Вот сука, журналист погрузился в истерический припадок, пока не распознал место, где проходило интервью. Он прильнул к тусклому выпученному экрану и закричал, Дед пропердыкин, да ты с камерой, сойди с грядки. Ты топчешь мой лучок.
Только и эта история быстро забылась. Наигравшись с горячей темой вдоволь, федеральные каналы остыли, болтливые ведущие угомонились, и только садовник Карим продолжил страстно желать жену журналиста.
Так что с вами случилось? я обращаюсь к Садкову одними губами.
Ах, да. Я просыпаюсь рано, в пять тридцать. Сортир, душ, кофе, читаю новости. В шесть тридцать уже выхожу, работа. Итак, пять тридцать. Я в чем мать родила плыву в уборную, как вдруг замечаю движение. Я его не вижу и не слышу, но чувствую всем телом. Внутри какая-то необъяснимая вибрация, предвосхищение.
Как перед сексом, замечаю я.
Вот именно и, признаюсь, такая мысль тоже была. Молодая жена, сами понимаете. В следующее мгновение б-а-а-а-х и дверь слетает с петель. Вмиг моя уютная квартира наполняется нечеловеческим топотом и человеческим запахом, а светлые и постельные тона серостью и унынием. Двадцать человек. Они дышат телами. Двадцать человек. На меня, скромного журналиста, выделили двадцать человек. И вот они врываются и без объяснения причин ломают мою жизнь.
Мебель, картины , вставляю я.
Нет, деревяшки ерунда, они сломали мой уклад. У меня каждая вещь на своем месте. А тут четыре десятка рук и, он мило улыбается, Следующие пять часов я провел на кухне. Я пил чай, он продолжает улыбаться, Китайский чай. Они рыскали по шкафам и полкам, шерстили книги, двигали мебель, да так бодро, что понятые едва успевали моргать. И знаете, где они нашли наркотики?
Не имею ни малейшего представления.
А представьте! Кухня, я здесь, он показывает на точку своего места нахождения, А они вот здесь, он показывает на точку в метре от себя, Там полка, обычная такая, стеклянная с фарфором. Она висит на стене, и я даже не помню, когда в нее заглядывал последний раз. Да и вряд ли кто-то вспомнит, разве что помощница по дому. В какой-то момент вокруг меня собирается много людей, и один из них невзначай пробрасывает нет ли у меня чего запрещенного. Я изобретаю наивное, даже детское выражение лица и шучу, что у меня нет ни муки, ни стирального порошка, ни соды, ничего близко похожего на наркотики. Я уже понял, что именно они должны были найти. И тут самый полный и самый вонючий человек открывает стеклянную полку, мою стеклянную полку с великолепным фарфором Мейсен, и словно в кино из тонкой белоснежной чашки двумя пальцами извлекает пакет. Достает и демонстративно заявляет: «Понятые, обратите внимание пакет с порошком белого цвета».
Фокусы подвезли, снова невпопад вылетает из меня.
Я, стокилограммовый я, съежился до молекулы, я был готов разорваться на атомы. Как же глупо и нелепо я выглядел в тот момент. Представляете, я манерничаю и издевательски шучу про порошок, а через секунду у меня находят этот самый порошок. Понятые нездорово выпучили глаза и словно гуси вытянули шеи. Я даже не сомневаюсь, что это будет кокаин, кокс высшего класса.
Не сомневаюсь.
Я сдулся, следом сдулся мой стройный мир и мои представления о безопасности. Я вдруг понял, что я ничто. Я пыль под копытами их коней, я блевота их псов, меня не существует. Меня ошпарили кипятком, смешанным с колом, и заставили обтекать. Дальше все было словно в бреду. Я требовал адвоката, требовал экспертизу.
Разве это важно?
Нет, уже не важно. Оказывается, если я чист, а наркотики есть, значит они добыты для продажи, а там и сроки больше и моя опасность для общества. Знаете что, Тарас? Никогда, никогда в жизни я не прикасался к этому дерьму. Ни в лихие студенческие, ни в жирные девяностые, никогда! Дым коромыслом, столы ломятся от наркоты, на столе салатница, в которой гора этой дряни. Дороги опоясали телецентр и замкнулись, телевизионные боссы стелются по полу, рядом с ними ползают олигархи, чиновники класса «А» и их любовницы класса «А+». Обдолбано всё и все, и только я пью свой зеленый чай.
Журналист опускает глаза, в них тлеет грусть.
Ну что, полегче? он говорит тише и проглатывает окончания, отчего тон становится снисходительным, родительским.
Спасибо, да, отвечаю я искренне.
9.
Для следующей встречи она выбирает брюки, обтягивающую белую блузу и пиджак. Пиджак кажется слегка великим в плечах и руках, словно его хозяйка, не предупредив, сбросила десяток-другой килограмм. Это называется «оверсайз», выглядит странно и не органично. В остальном картина поражает постоянством: железная мебель, черная кожаная папка и маленькое окно с решеткой. Из дополнений запах еды. Кто-то из охраны бодро потчует, а запах тушеной капусты вырвался наружу и обуял всю округу.
Выбирайте тему. Отцы или дети? начинает она.
Я не успеваю присесть, кидаю любопытный взгляд и зависаю. Она же опускает глаза и церемониально расстегивает молнию папки. Вопрос был брошен невзначай и не требовал ответа.
Отцы, мы, вроде, на этом остановились.
Я понимаю, куда катится обоз. Конструкция не полная, местами подлатана догадками, но в целом стройная. К этой встрече я подготовился.
Как скажете. Что случилось с вашим отцом?
Товарищ следователь, правила остаются прежними. Колек, Колюня, или Коля, мы говорим о ничтожестве по имени Коля.
И что же случилось с Колей?
Ответ вы знаете, я выпрямляю указательный палец в сторону папки.
Хочу услышать от вас.
Сосед, все звали его Эдуардыч. Это он окончил славный полет Коли. Знаете, есть люди без имени. Они всегда Николаичи, Семенычи или Петровичи. Эдуардыча звали Эдуард. Кажется, Эдуард Арсеньевич. Они жили с другой стороны.
Следователь достает из папки фотографию старого деревенского дома. Я жил в похожем, и не знай всей истории, легко поддался бы обману. По свежести снимка и его цветности можно определить, что изображение сделано недавно. Только это фальсификация. От отчего дома осталась одна печка, старая и кривая. Полагаю, дом полыхал ярко и натужно густо дымил. На карточке дом, вполне себе целый деревенский дом на две семьи. С противоположных сторон дома пристроены два деревянных крыльца. Одно ухоженное, ярко-зеленое, второе серое и угрюмое.
Сохранилась халупа, я стараюсь скрыть презрение, но голос срывается, Мы тут, я тыкаю пальцем в серость, Эдуардыч тут, тыкаю в зеленку, Вообще он был таким, я кривлю лицо, Добрым что ли, глупым. Я знал его расписание по секундам, его комната находилась за стенкой. Сначала просыпались его пиздюки
Почему именно такое слово?
Мелкие, семенящий топот, постоянный крик. Его жена плодилась каждый год, моя мама не успевала делиться одеждой с его приплодом. Он просыпался рано. Топот Эдуардыча отличался от остальных, он ходил с пятки. Широкие шаги, четкие глухие удары, скрип половиц. Коля уезжал, и тогда узнаваемый топот Эдуардыча перемещался в спальню к маме. Мама закрывала рот и сдерживала стоны, но Эдуард Арсеньевич был неутомим. Он мог и два, и три раза, ну вы понимаете.
Не понимаю. Не понимаю, как эта информация соотносится с тем, что случилось с вашим отцом. То есть Колей.
Все просто. Колек возвращался с вахты, и звал Эдуардыча, нет, не трахнуть мамку, выпить. В один их таких вечеров Эдуардыч и признался Коле, что спит с его женой. Коля включил гордость, его тестикулы съежились, тогда он набросился на трахаря с ножом. Только вот незадача, трахарь оказался не из робкого десятка, он дал сдачи.
За что и был осужден, пятнадцать лет.
За что и был.
Только все было не так. Верно? она улыбается одними глазами.
А как? Как, по-вашему, умер Коля?
Это вы мне расскажите.
Я молчу. Молчу не, потому что боюсь возвращаться в тот дом или те воспоминания. Следовательница обаяла, она удивляла и восхищала тем, как все ближе и ближе подбиралась ко мне, как умело сочетала женское и профессиональное. Возможно, она даже догадалась о моей эрекции. Я сползаю под стол, упираю руки в крышку и опираюсь на ладони подбородком.