Лука не прислушивался к их разговору. Он глотал порывы соленого ветра и уворачивался от летящих в лицо кусков рваной парусины. Кто-то похожий на Миху кричал ему с верхушки сломанной мачты: «Булочкин! Потонем!»
Он очнулся от возмущенного вскрика.
Да вы в своем ли уме, уважаемая?! с грузинским акцентом замахал руками Гия Шалвович. У нас концерт за концертом! Сегодня для наших меценатов. Завтра для людей, через два дня для детей. Сочельник, уважаемая! Всем нужен хор.
Посетительница, сидевшая на краешке стула, вскочила и прижала к груди сухие ладошки.
Конечно, конечно, заволновалась она. Простите. Я всё понимаю. Вы правы. Сейчас Рождество, детки ваши заняты. Я всё понимаю повторила она, взяла свою сумочку, уронив шаль, потом подняла ее и уронила сумочку.
Ну хорошо, хорошо, смягчился Гия Шалвович. Позвоните мне в конце февраля, решим, что с вами делать.
Посетительница благодарно улыбнулась.
Когда она вышла, Фимочка грустно сказала:
Как же все-таки неприглядна старость.
Все там будем, Фима, ответил Гия Шалвович, посмотрел в темное окно и добавил: Хотя, конечно, не все туда доберутся.
Фимочка сменила тональность на мажорную:
Всё же как хорошо, если бы наши ребятки у них в доме престарелых выступили. Связь поколений
Гия Шалвович раздраженно прервал ее:
Банальности вы говорите. Это Штирлиц больше всего на свете любил стариков и детей. А нам нужно и о хлебе насущном думать.
Лука извинился и выскочил в коридор. В холле он схватил свою куртку и выбежал на улицу. Едва различимая фигурка в каракулевой шубке медленно выходила из Отрадного тупика.
В освещенном фонарями воздухе летели острые снежные росчерки. Бешено хлестал ветер. Подошвы ботинок пристывали к раскаленной морозом мостовой.
Лука нагнал посетительницу и крикнул ей:
Подождите!
Женщина обернулась и словно бы совсем не удивилась. Она так же, как и в кабинете, благодарно улыбнулась.
Лука натянул капюшон и сказал:
Я могу у вас сегодня спеть.
Женщина чуть развернула его к свету фонаря.
Разве у тебя не концерт вечером? по-прежнему тихо спросила она.
Нет, мне сегодня там петь не надо, ответил Лука и понял, что не соврал.
Что ж, сказала женщина, раз ты решил Это отважно.
Она как будто знала намного больше, чем сказал ей Лука.
Как тебя зовут?
Лука представился.
А я Вера Николаевна. Женщина протянула Луке свою тонкую руку.
Дом престарелых в Юдольном переулке прятался в глубине темного сквера. Когда-то распахнутый симметричными крыльями, его фасад окривел на левую сторону и опирался теперь на ремонтные «леса», как на костыль.
Лампы в главном холле горели через одну. Тишина была болезненной и словно бы застывшей. Путано бормотал радиоприемник, и в чьей-то комнате уныло посвистывала птица.
Вера Николаевна провела Луку в маленький зал с рядами полысевших плюшевых кресел. Была там и сцена, повторяющая изгибом скрипичную деку.
Остатки былой роскоши, с улыбкой сказала Вера Николаевна. Да ты вверх, вверх погляди!
Лука поднял голову.
Прямо над сценой в потолок был встроен круглый витражный фонарь. На его выцветших стеклах подрагивали тени от деревьев.
Ты пока готовься, а я сейчас всех позову. Тебе что-нибудь нужно?
Спасибо, у меня всё с собой, ответил Лука и коснулся рукой горла.
Спустя полчаса коридор ожил, послышались шаги, заскрипели на ржавых петлях двери. Когда в зал начали входить и рассаживаться первые зрители, наряженные в старомодные платья и тронутые молью костюмы, у Луки зазвонил телефон.
До этого момента Лука был спокоен. Уверенность в том, что он поступает правильно, сделала его невесомым и оттого несокрушимым.
Да ты в своем ли уме, Пшеничный?! кричал Гия Шалвович. Ты понимаешь, что это конец? Тебя ни один хор в городе после такого не возьмет!
Трубку вырвала хормейстер Лидия Филипповна. Голос ее дирижировал так же, как и ее властные руки.
Лука, сейчас же возвращайся. Ты уже не ребенок. Ты отвечаешь за всех. И мы за тебя отвечаем.
На заднем плане бушевал Гия Шалвович:
Лида, скажи ему, что с такими вывертами он больше никогда! Нигде! Вообще никому!
Лука снова поднял голову к прозрачному куполу над головой:
Лидия Филипповна, простите меня, пожалуйста, но мне на сцену пора.
Лука отключил телефон и посмотрел в зрительный зал.
Лица стариков были взволнованными.
Вера Николаевна объявила Луку, а потом растерянно шепнула ему:
Я же не знаю, что ты будешь исполнять
Я тоже не знаю, Вера Николаевна, также шепотом ответил Лука.
Она успокоенно кивнула и села в первый ряд.
Лука вышел в центр сцены. Все зааплодировали.
В летучей, легкой тишине Лука стоял на сцене и молчал. Старики благожелательно и застенчиво смотрели на него.
Лука улыбнулся им и начал:
Оканчивая последнюю фразу первого куплета, Лука понял, что не сможет сейчас рассказать всем ни о «луче, что сияет на белом плече», ни о ее белом платье. Когда-нибудь, но не теперь. И он сразу вступил с третьего куплета:
Все механизмы, отлаженные техникой и знаниями, работали четко и плавно. Но появилось что-то еще. Голос словно заострился и стал совсем простым.
Лука заметил, как в зале посветлело. На стекла витражного купола опускались большие хлопья снега.
И Лука запел:
Этот псалом они исполняли лишь однажды. Медоносов-младший попросил «этого» при нем больше не петь.
Не разделенные на несколько голосов, слова звучали беззащитно, хрупко. И не было никакого кощунства или недоброй насмешки в том, что звучали они здесь. Среди этих одиноких стариков, таких нарядных и растроганных.
На словах «не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя» Вера Николаевна закрыла руками лицо и заплакала
Голос Луки вдруг сорвался, просипел, будто патефонная игла спрыгнула с дорожки и с неприятным скрипом съехала к краю пластинки.
За окнами летел снег так медленно, словно ему совсем не хотелось касаться земли. Лука замолчал. Старики подались вперед, точно хотели помочь ему справиться со сложной музыкальной фразой, поддержать его. Он поклонился, поправил дыхание и впервые за весь концерт объявил:
«Капитан Белый Снег» [15]. Исполняет Лука Пшеничный.
Слушатели заулыбались и захлопали. Безо всякого напряжения и страха Лука начал выводить звук так, как пишут письмо на чистом листе бумаге.
Пригнувшись, точно опоздавший на киносеанс зритель, в зал прокралась девчонка в костюме арапчонка, в шальварах и бирюзово-красном тюрбане. Лицо у девчонки лоснилось от черного грима. Она тихонько села рядом с Верой Николаевной, приложила палец к губам и тут же хихикнула. Лука строго посмотрел на нее и допел:
Так долго ему не аплодировали, наверное, никогда.
Со второго ряда поднялась старушка в старинном, расшитом звездами вечернем платье. Она взошла на сцену и твердыми от артрита пальцами вдела в петличку на рубашке Луки красный цветок герани. Кто-то крикнул ей со смехом: «Каспаровна, что ж ты цветы казенные портишь?» Старушка погладила Луку по голове и вытерла себе глаза трясущейся рукой.
Следом за ней на сцену вышел высокий старик в свитере со спущенными петлями и обеими своими стальными ладонями затряс Луке руку.
Серебряков, представился он. Очень, очень рад. Не знаю, как тебя по отчеству
Петрович, подсказал Лука.
Лука Петрович, позволь подарить тебе Старик охлопал себя по карманам и груди, потом снял с запястья тяжелые командирские часы. Не обидь старика!
Лука смутился, но взял часы и сжал их в кулаке.
И все начали подходить к нему, говорить добрые слова, что-то желать, о чем-то рассказывать
Вера Николаевна подвела к нему девчонку-арапчонка.
Вот, Лука, знакомься. Это Валюша, наш любимый волонтер.
Валя приподняла свой сползающий на глаза тюрбан.