— Вольно, полковник, вольно, — добродушно ответил Робинсон, и на его округлом лице засияла улыбка.
Несмотря на погоны с пятью большими звездами, он не носил ни галстука, ни мундира; его крепкая фигура излучала удивительную уверенность и
спокойствие. А судя по положению дел на сегодняшний день, он действительно знал, что делать.
— Садитесь, Драммонд.
Генерал указал на кресло, и пилот буквально рухнул на мягкое сиденье. Его изумленный взгляд блуждал по комнате. Роскошная обстановка
кабинета выглядела почти довоенной.
Довоенной... Слово, как меч, разрубило историю пополам и затуманило прошлое, превратив его в смутное золотое зарево за пеленою гари и
черного, с красным отливом дыма. Прошло лишь два года. Только два года! Но здравый ум терял свой смысл в огне кошмарных изменений, и, может
быть, поэтому Драммонд почти не помнил Барбару и детей. Их облик тонул в потоке лиц — истощенных, безумных или мертвых. Боль, нужда и
скребущая душу ненависть превратили их в звериные маски, и его горе давно растворилось в печали мира, оставив вместо чувств холодную логику
машины.
— Вы выглядите очень усталым, — сказал Робинсон.
— Да... Да, сэр.
— Давайте отбросим формальности. Я ими не увлекаюсь. Нам предстоит большая работа, а в эти дни для дипломатии может просто не оказаться
времени.
— Да, прошу прощения. Я пролетел Северный полюс, повернул на запад и с тех пор ни на миг не сомкнул глаз... Тяжелое время. Но мне бы
хотелось задать вам вопрос, если вы, конечно, позволите.
Уловив в голосе Драммонда нотки нерешительности, генерал улыбнулся и решил помочь ему.
— Вы хотите спросить, кто я такой? Отвечаю: я — президент, по должности, по званию, со всеми вытекающими обстоятельствами. Кстати, не
хотите ли немного выпить?
Робинсон достал из ящика стола пузатую бутылку. Спиртное с приятным бульканьем полилось в стаканы.
— Виски десятилетней выдержки. Когда мы разберемся с бутылкой, мой адъютант приготовит вам настоящую горячую ванну. Гамбай! * [Будьте
здоровы! (яп.)]
Драммонд решил, что генерал выучил этот тост во время второй мировой войны, сражаясь на той половине мира. Это было очень давно, в дни его
молодости, когда войны еще приносили победы.
Огненная жидкость встряхнула пилота, сон отступил, и в пустом желудке разлилось приятное тепло. Голос Робинсона вдруг зазвучал
неестественно четко:
— Да, теперь во главе государства стою я. Мои предшественники сделали ошибку, пытаясь склеить разбитые куски и придать державе ее прежний
порядочный вид. Их бесконечные скитания ни к чему не привели, а подхваченная где-то болезнь унесла не только президента, но и весь кабинет,
став причиной гибели многих других людей. О всенародных выборах можно было только мечтать. Мы положились на естественный ход событий и
отдали власть в руки военных, потому что других организованных сил в стране больше нет. Сначала за старшего остался Бергер, но он надышался
радиоактивной пыли и, узнав об этом, застрелился. Командование принял я. И могу сказать, что пока мне везет.
— Понимаю.
— Впрочем, какая разница? Несколько дюжин новых смертей — не так и много на фоне гибели безымянных миллионов.
— И вы, конечно, надеетесь на дальнейшее везение? Вопрос грубоватый и прямой, но слова — не бомбы.
— Да, надеюсь, — решительно ответил Робинсон. — Мы научены опытом и многое поняли за последнее время. Первым делом нам пришлось
рассредоточить армию, расквартировав ее в небольших населенных пунктах на ключевых позициях по всей стране.