Встал, взвалил на шею мешок и зашагал к дороге. За ним, подхватив свою ношу, потянулись девчонки.
Коль, а Коль, а он, кажись до нас идёт, беспокойно оглядываясь, сказала Настя, Чё делать то будем?
Оглянулся и Колька. Бык, мерно переставляя копыта и играя мускулами, неспешно, но целенаправленно брёл за детьми, кивая рогатой головой. Даже с расстояния сотни метров Колька ощутил какую-то чудовищную и беспощадную мощь его тела.
За мной ходите, сказал он, свернув с дороги в направлении видневшегося невдалеке маленького берёзового колка. Только не бегите и не орите.
Всё ещё не бросая мешки, дети быстрым шагом устремились к перелеску. Однако, расстояние до него не оставляло им никакой надежды. Вновь оглянувшись, Колька увидел, что бык перешёл на бег.
Анютка, Настька! крикнул он, Мешок бросайте! Тикайте к колку, на сколь духу хватит!
Сбросив наземь мешок, он быстро развязал узел, вытряхнул на траву шишку, надеясь хоть ненадолго отвлечь внимание рассвирепевшего быка, и рванул вслед за девчонками. Приостановившись и наскоро обнюхав Колькин гостинец, Битюг вновь устремился за детьми. Подобрав подол и сверкая коленками, впереди всех бежала Настя. За ней, постоянно оглядываясь и приостанавливаясь, едва поспевал Колька, не зная, чем помочь отстававшей Анютке. Остановились вышедшие из кедровника и спускавшиеся с увала бабы с детьми и старики, побросали мешки и тачки, в немом бессилии и страхе наблюдали за происходящей вдали погоней. Дрогнуло и замерло в груди сердце Агафьи, полоскавшей в ручье бельё. Бросив в воду рубашку, бросилась она туда, откуда, как ей показалось, донёс ветер крик её дочери.
Анютка бежала, не поспевая за сестрой и Колькой, не крича и не оглядываясь, слыша сквозь стук своего сердца нарастающий и настигающий топот бычьих копыт. Казалось ей, как будто огромная, набитая тяжёлыми камнями бочка, глухо сотрясая землю и подпрыгивая на кочках, вот-вот настигнет её, со страшным, гибельным хрустом придавит к земле и прокатится дальше, оставив лежать её в траве, такую маленькую и беззащитную, окровавленную и бездыханную. В отчаянии остановилась она, повернулась лицом к догоняющему зверю и вытянула вперёд руки с растопыренными тонкими пальчиками, словно пытаясь оградить себя от надвигающейся неминуемой гибели. И увидели Настя и Колька и люд, застывший на увале, и бегущая с ручья со сбившимся на бок платком и размётанными ветром волосами Агафья, как споткнулся Битюг, перешёл на шаг, как остановился в двух шагах от Анютки, наклонив к земле тяжёлую широколобую башку со страшными, острыми, вразлёт, вилами и выдул ноздрями с земли два взрыва пыли. Как, медленно развернувшись, побрёл он вспять, а, услыхав хлёсткий щелчок бича подоспевшего на коне Сеньки, трусцой поспешил к стаду. Словно крыльями птица обняла своих дочерей подбежавшая со сбившимся дыханием Агафья. И Колька, подойдя, по-взрослому положил ей руку на запястье:
Не плачь, тётя Агаша, всё же хорошо. Вон он уже где, собака. Пойдёмте лучше шишку соберём
Вечером, в сумерках, подкараулив у плетня вышедшую во двор Анютку, Колька тихо позвал её:
Анюта, подь сюды.
Анюта подошла, остановившись в двух шагах, ласково, но как-то испытующе глядя на него.
Чего тебе, Колюня?
Колька перемахнул через плетень, порывисто подошёл к девчонке, глядя прямо в глаза, сказал:
Я ведь не сдрейфил, ты же знаешь.
Конечно знаю, Коль.
Колька опустил глаза, немного помолчал.
Он ведь огромный был, как фашистский танк в том кино. Помнишь, приезжали, показывали?
Помню, Коль. Да что ты? Анюта улыбнулась.
Колька опять замолчал, переминаясь с ноги на ногу, слушал стрекот кузнечиков да свист перепелов.
А ты ведь колдовка, Анютка? спросил вдруг негромко, Скажи, колдовка? Как ты его поворотила то? Я бы не смог. Да и никто бы не смог.
Анютка, ты где? раздался с крыльца голос Насти, матушка зовёт.
Колдовка и есть, Колюня, правильно размышляешь. А ты не из трусливых. Никогда так про себя не думай. Я не думаю, и ты не думай. Спать иди, темно уже. Завтра увидимся.
Она шагнула к нему, погладила по вихрастой голове. И, повернувшись, побежала к крыльцу.
На рассвете, тихим, туманным сентябрьским утром 1945 года, рассекая зеркало спящего речного залива и поднимая из сизой дымки стаи всполошённых уток, подошла к берегу Илети моторная лодка. Сидевший на корме представитель местной власти майор НКВД Морозов бросил в воду докуренную папиросу и заглушил мотор. Лодка, наплывом, тихо проскользила ещё несколько метров и уткнулась носом в береговую отмель.
Приехали, майор снял с головы фуражку, опустил в воду ладонь, провёл ею по редеющей седой шевелюре, по толстой мясистой шее.
Тихо, как в раю, сказал сидевший на носу лет тридцати красноармеец в погонах рядового, Сколь годков минуло, а всё как встарь, не поменялось ничего, Вон там, за камышом, видишь, коряга торчит? показал пальцем капитану, Нас с браткой, мальцами ещё, молния едва не зашибла, перемёт в грозу проверяли.
Вишь ты чё, усмехнулся капитан, Стало быть, тогда ещё Бог ваш или ангел, или кто там у вас ещё, берёг тебя. Егора не уберёг, а ты вон через что прошёл. Знать, долго жить будешь, пострел.
Как знать, Николай Анисимович. Все под ним ходим, красноармеец взглянул на небо, Хотелось бы, конечно. Лиха-то полным ковшиком хлебнул, а пожить толком не довелось ещё.
Вот и живи теперь, какие твои годы. Работы в леспромхозе хоть отбавляй, сам знаешь, как теперь с мужиками. Лес валить тебе по здоровью твоему заказано, а рыбопромысел, поди, потянешь. Баб вдовых в каждой второй избе. Женись, семьёй обзаведись. Главное не шали больше, Афанасий. Прямо сегодня до коменданта дойди. Капитоныч мужик хозяйственный, с головой. Чего-нибудь для тебя сообразит, небось. Через неделю заеду, проверю. А теперь давай. Пора мне. Подтолкни-ка лодку.
Красноармеец подхватил вещмешок, размахнувшись, закинул на берег. Немного неуклюже перешагнул через борт, едва не зачерпнув сапогом воды, навалился на лодку, оттолкнул. Майор дёрнул верёвку стартера, мотор лениво заурчал.
Удачи тебе, Афанасий! крикнул майор сквозь речной туман, Делай, что сказал, через неделю приеду, проверю!
Афанасий постоял на берегу, пока не стихли вдали последние звуки лодочного мотора. Затем закинул за плечо вещмешок и, не спеша, прихрамывая, пошагал по тропинке вверх по береговому откосу в сторону родной деревни.
Спецпоселение Красные Ёлки возникло здесь весной тридцатого года. Афанасий не любил вспоминать то страшное время. Два месяца везли их сюда, двести раскулаченных семей, с родной Тамбовской губернии. Везли сначала в теплушках до Красноярска, затем на перегруженном, просевшем ниже ватерлинии пароходе. Половину ещё в пути забрали голод и тиф. Наскоро выкапывали конвоиры могилы на полустанках и разъездах, чуть присыпая тела землёй. Остались где-то далеко в степи вдоль железной дороги дед его Аким с бабкой Харитиной, два младших брата. Высадили их на дикий таёжный берег, в ста верстах от ближайшего посёлка Пески в середине мая. Это и спасло многих. Инструментом обеспечили. Те, кто выжили и держались на ногах, рыли землянки, рубили лес, ставили бараки и даже избы, заготавливали дрова. Провианту было кот наплакал, однако ж спасала тайга и река. Били и ловили зверя, ловили рыбу, ели и заготавливали всё, что хоть немного было похоже на еду. К холодам худо-бедно обосновались. После зимы крестов на расчищенном от леса погосте стало больше чем жильцов в поселении. Однако ж уже в следующее лето жить стало легче. Отстроилось поселение, окрепло. Организовался леспромхоз, стали сплавлять лес по Илети, план выполняли. Государство в ответ стало регулярно снабжать поселенцев провизией и самым необходимым в хозяйстве. Построили клуб с избой-читальней, каждую неделю приезжали киномеханик, фельдшер и даже учитель для детишек, стали рожать бабы. И потекла мал-помалу нелёгкая во все века крестьянская жизнь.