Очень круто было, если тебя принимали в пионеры в первую очередь, да, в пионеры принимали, очень торжественное мероприятие, между прочим. В первую очередь принимали самых молодцов, отличников там или отличившихся в какой-нибудь школьной затее.
Мне повезло. Во время сбора макулатуры мы с коллегами по классу набрели на задний двор местного хозяйственного магазина, где по случаю позаимствовали вроде бы ненужные картонные коробки. Их было много, и они были тяжелые, что сделало наш класс победителем в этой затее, а мы, соответственно, попали в первую партию пионеров.
Обставлено все было по высшему разряду, нас привезли в музей Ленина, рядом с Красной площадью, отвели в какой-то ужасно торжественный зал, где каждый по очереди произнес клятву и получил заветный красный шелковый или похожий на шелковый галстук. Между прочим, его нужно было завязывать особенным способом, а не просто узлом.
Ну, значит, стали мы пионерами, и повели нас в рабочий кабинет самого Ленина, где целыми днями наш Ильич строил коммунизм. Приходим, ну так кабинет, понятно, стол-стулья-шкафы-кресла, если не знать, что тут сам Ленин сидел, никогда и не подумаешь, все такое добротное, но без шика. Не царские палаты, одним словом. И тут мы заметили глобус. Это был не просто глобус, а прям Глобус! Огромный, с рельефными материками и яркими океанами, он притягивал к себе и приглашал повернуть тяжелую сферу, чтобы получше рассмотреть снега Арктики и зелень джунглей.
Словно под гипнозом, мы двинулись к этому чуду. Экскурсовод мгновенно охладила наш пыл, сообщив, что к глобусу подведено электричество, и каждый, кто попробует дотронуться, немедленно получит удар током.
Мы остановились в раздумьях. Ну конечно, никто не поверил в такую дикую и безумную мысль, что к глобусу в кабинете самого дедушки Ленина, который так любил детей, подведен ток. Да не может быть, это экскурсовод сказала, чтобы мы глобус не трогали. Можно было просто попросить не трогать экспонат, мы, между прочим, не какие-то там дети, уже самые настоящие пионеры.
Ну ладно, все все поняли и уже собрались двигаться к выходу, но, как оказалось, среди нас был некий пытливый ум, Фома неверующий, привыкший все проверять. Причем на себе. Он приотстал и потрогал глобус.
Его шибануло так, что из ушей повалил самый натуральный дым, во всяком случае, нам так показалось, а новый синтетический пионерский галстук и волосы встали дыбом.
Это был действительно знаменательный день. Я стал пионером. Я понял, что в Советской стране пионерам всегда говорят правду.
Про безрассудство и отвагу
В средней школе времен Советского Союза главным предметом был, безусловно, русский язык. На втором месте литература, затем математика, а уже потом всякие физики и истории с физкультурой и химией.
У нас в школе русский язык и литературу преподавала Ирина Леонидовна. Делала она это весьма успешно, доказательством тому служит то, что я пишу без ошибок и инстинктивно правильно расставляю знаки препинания, причем без помощи компьютера. На уроках литературы нам было интересно, даже наводящие тоску произведения классиков литературы казались не очень занудными. В общем, все было бы чудесно, если бы не одна вещь.
Ирина Леонидовна совершенно не выносила, когда на уроке русского языка начинали запинаться или неуверенно отвечать устное домашнее задание. Она без промедления выходила из себя. А не в себе это был совершенно другой человек. Урок начинал походить на допрос подпольщиков в гестапо. Подпольщики были совсем не против сознаться, но от страха и на нервной почве совершенно отшибало память.
Каждый раз все начиналось внезапно. Никогда и ничего не предвещало беды. Не было связи между ее настроением и погодой, или временем года, или месяца, или дня. От этого было еще страшнее. Неизвестность, как известно, пугает особенно сильно.
Происходило все примерно следующим образом. Начинался урок русского языка, и перед началом новой темы Ирина Леонидовна вызывала кого-нибудь к доске ответить устно домашнее задание. Заданный параграф учебника. Вот эта лотерея и определяла дальнейший ход событий. Если вызванный «кто-нибудь» начинал говорить громко, уверенно и без запинки, пусть даже и не совсем то, что нужно, то все отлично и почти наверняка все обойдется. Мяться у доски, тянуть время или делать вид, что вот сейчас все вспомнишь, означало полный крах для всех.
Была еще одна ловушка. Ирина Леонидовна часто останавливала отвечающего и задавала уточняющие вопросы. Или вместо того, чтобы дать выпалить честно вызубренный параграф, спрашивала про какие-нибудь никому не нужные особенности написания деепричастных оборотов. И тут уж смотри, не оплошай. Ответ должен был быть мгновенным и незамедлительным. Необходимо было сохранять максимальное хладнокровие и присутствие духа.
Разумеется, далеко не каждый ученик пятого класса средней школы обладал набором указанных качеств. Поэтому часто после вопроса возникала пауза. Как известно, пауза хороша вовремя. Вроде ложки к обеду. Урок русского языка совершенно не подходит для пауз.
Итак, вопрос висел в воздухе. Ничего не происходило. У доски безмолвие и судорожная работа мысли. Мы физически ощущали ход времени. Все! Время вышло. Ирина Леонидовна в притворном удивлении поднимала брови и, растягивая звуки, произносила: «Ннннуууу?» Даже если вдруг в эту секунду жертва у доски чудом вспоминала ответ, это не имело никакого значения. Уже поздно. На выдохе Ирина Леонидовна выстреливала сквозь сжатые губы в сторону доски только одно слово: «ДВА!» Причем, не «САДИСЬ, ДВА!!!», а просто «ДВА!», на место идти рано, с ним еще не закончили.
Затем она поворачивалась к классу.
Убежать или спрятаться под парту было невозможно. Мы сидели, скованные ужасом и парализованные ее бешеным взглядом. Максимум, на что мы были способны, это попытаться спрятаться за раскрытыми страницами учебника, одновременно пытаясь перечитать параграф домашнего задания.
Ирина Леонидовна молча указывала пальцем на следующую жертву. Обреченный поднимался на ватных ногах. Иногда он или она даже успевали выдавить из себя некое подобие звука, похожего на писк, прежде чем сесть на место пробитым навылет двойкой. Шансов не было. Ни у кого. Причем пребывая в состоянии валькирии, хлебнувшей настойки из мухоморов, Ирина Леонидовна совершенно не делала разницы между девочкой круглой отличницей и простым серым троечником. Двойки получали все.
К счастью, она обычно ограничивалась тремя или четырьмя жертвами, после чего возвращалась к ждущему своей участи у доски и, не зная сострадания и жалости, вытягивала нужные ей ответы. Этим все и заканчивалось.
Но только не в тот раз.
В тот несчастный день все начиналось по обычному сценарию. У доски стоит получивший свою двойку и ждет продолжения, девочка-отличница получила свою первую в жизни двойку и беззвучно плачет, забившись в угол парты, еще двое сидят, гордо выпрямив спину, двойка есть, прятаться не нужно. Ледяной взгляд валькирии скользит по головам. И натыкается на поднятую руку. Кто-то поднял руку. Немыслимо. Даже несколько противоестественно. Это вызов. Кто этот герой? Это Саша Суворов. Тезка и однофамилец отважного великого полководца.
«Суворов?» голос Ирины Леонидовны звучит несколько уважительно. Она понимает толк в отваге.
И тут случается страшное. Оказалось, что Саша Суворов унаследовал от великого генералиссимуса отвагу, но не мозги. Он встал и сказал: «Ирина Леонидовна, можно выйти? У меня банан потек». Именно так. Слово в слово.