А Зигфрид перехватил мой взгляд, захохотал и сказал громко:
– Что ж поделаешь, придется приспосабливаться жить на большие деньги… Как думаете, сэр Ричард, сумею?
– Если как мы, то легко, – заверил я.
– Легко приходит, – добавил Сигизмунд с укором, – легко уходит.
– Святая церковь учит презирать богатство, – сказал я наставительно.
А вообще-то Зигфрид хорош, мелькнуло в голове. Вроде бы увалень, а соображает быстро. И понимает, почему я осторожно подбирал слова для дипломатичной учтивости. Дипломат – это человек, который может послать таким образом, что с предвкушением будете ждать путешествия. А если и нагадит кому в душу, у того во рту остается легкий привкус лесных ягод…
Но если он это понимает, то и сам, как истинный дипломат, может умильным голосом произносить «хороший песик» до тех пор, пока под руку не попадется хороший булыжник.
Отдохнувшие кони несли нас легко, деревушка приближалась, не очень зажиточная с виду, но домов не меньше трех десятков, уже не деревня, а почти село. Сразу от околицы встретила детвора с собаками, женщины на всякий случай юркнули в дома, я видел блестящие от любопытства глаза в дверных проемах, мужчины прижимались к заборам, давая нам дорогу, взгляды у всех настороженные, тревожные.
Дома расступились, широкое вытоптанное место, словно танцевали слоны, могучий дуб, под ним четыре толстенных дерева с ободранной корой, под копытами сухо затрещали скорлупки орехов.
Я остановил коня на этом месте привычных деревенских посиделок, спросил громко, ни к кому не обращаясь:
– Есть здесь дом, где мы можем перевести дух, напоить коней? За все заплатим!
На нас смотрели опасливо, молчали. Из-за каждого забора высовывались серьезные детские мордочки. Зигфрид подозвал одного мужичка ближе, сказал доверительно:
– Если здесь негде остановиться, то заночуем у тебя. Как, жена у тебя красивая? И посуды много? Я страсть как люблю посуду бить. И палить все люблю, когда напьюсь…
Мужик вздрогнул, сказал умоляюще:
– У меня тесный дом, господин!.. Самый просторный дом у нашего войта, вон тот, с черепичной крышей. А через два дома, видите две вербы?.. там Иволинна, у нее две дочери взрослые, да и сама в теле…
Зигфрид повернулся по мне, рот до ушей, я пробормотал:
– В самом деле, трудная задача нравственного выбора… Что скажет мой боевой отряд?
– К Иволинне, – воскликнули Сигизмунд и Зигфрид в один голос, по глазам видно, кто нацелился на дочку, а кто на тело.
– Ладно, – согласился я, – раз уж демократия… а к старосте зайдем пообщаться.
Я повернул коня, на ходу поинтересовался у мужика:
– А что, эта Иволинна вдова?
– Нет, но ее муж с братом погнали скот на продажу в город…
Когда мы подъехали к двум вербам, я слышал, как Зигфрид втолковывает юному рыцарю:
– Никогда не спрашивай у женщины, сколько ей лет. Спроси лучше, когда муж возвращается из города.
Сигизмунд пробормотал:
– Да зачем это тебе?
– О, любовь замужней женщины – великая вещь. Женатым мужчинам такое и не снилось.
Я постучал в ворота, толкнул, створки распахнулись, мы въехали в довольно просторный двор. Собственный колодец, сверху навес, три сарая, дорожка ведет к дому. На крыльцо вышла женщина в длинном платье, открывающем руки и плечи, в теле, как сказал мужичок, очень в теле, но, как всякие постепенно полнеющие женщины, очень свежая и румяная, без единой морщинки на лице, пышущая здоровьем.
– Хозяюшка, – сказал я скромно, – мы путники из дальних мест. Дозволь у тебя перевести дух, накормить и напоить коней. Да и сами мы что-нибудь попили бы и съели. За все будет заплачено, не беспокойся.
Она внимательно осмотрела нас, только я остался в седле, Зигфрид слез первым, по-хозяйски уже привязывал коня, Сигизмунд тоже сполз на землю.