Ну, так вот. Отвлеклась я. Был один случай, когда я сумела воочию убедиться в том, что Витька не так уж и не прав. Понесло нас в белокаменную, и не куда-нибудь, а в самый, что ни на есть ее центр. Казалось бы, сердце нашей Родины, центр столицы и вся фигня. Но нет, для Любани это историческое место связано только с одним памятником архитектуры (Боже, вот это я загнула) под названием ГУМ. Что ж, думаю, каждому свое, ГУМ так ГУМ, хорошо, хоть этот кусочек Москвы ей знаком. Чудеса начались потом.
Ва-арьк, говорит мне мадам Пухова. А почему это на церкви часы? И креста нет
Где? спрашиваю.
Да вот же! и показывает на Спасскую башню!
Ну, не смогла я Любке ответить, почему часы на церкви, хоть убейте. Я, конечно знала о том, что Любка, прожив восемь лет в Питере (за каким хреном ее туда занесло?) в Эрмитаж так и не удосужилась попасть, ладно, оставим Эрмитаж эстетам. Но как Любка не узнала куранты, имея пристрастие выслушивать новогоднюю речь президента от начала до конца, а потом пить под бой несчастных этих забытых Любкой часов шампанское! Но дальше становилось все чудесатее и чудесатее.
Варюх, а вот это чего за домик с лошадками?
Какой? говорю и уже жду подвоха.
Да вот этот, старинный, с колоннами. Сейчас таких не строят Вот бы нам таких лошадок на крышу!
Рот закрой, не ори. Это ж Большой театр!
Да ну! Правда?
Правда, отвечаю.
А педики здесь собираются?
Кто?!
Ну, эти Гомики.
Не знаю! рявкнула. Тебе-то какая разница?
В газете читала, Любка гордо так заявляет. Пошли, поглядим, а Варь?
Сдурела?
Ну, интересно же, ноет. Пойдем.
Мне неинтересно.
Я думала, ты культурная, интеллихэнтная женщина.
Поэтому мне надо тащиться в садик к Большому театру и разглядывать прохожих?
А чего их разглядывать! Чего я педиков не видела! Их же сразу отличишь!
Если ты их видела, чего ж на них смотреть?
Это были другие, про них в газетах не пишут.
А в чем разница?
Ну, Варь, мы, как культурные, можем хоть раз посмотреть своими глазами на то, о чем в газетах пишут?
Можем. Тебе надо, ты и смотри, а я домой поеду.
Мы ж в кафе собирались!
Вот и выбирай: или педики или кафе.
Жрать хотелось, поэтому Любка выбрала кафе.
Вот она какая, наша Люба Пухова. А если коротко, то о Любке можно сказать следующее. Задача: быть американской миллионершей со всеми вытекающими последствиями (как то: рауты, яхты, приятное общество, светская болтовня у камина и пр. и пр.). Вопрос: какого ж хэ тебя понесло замуж за сантехника из славного ЖРЭУ-4?
Ответ: шкурный интерес, подмосковная прописка вместо саратовской, отдельное гнездо в перспективе, да и мужик Федор непьющий почти, веселый, добрый, а главное терпеливый. Любка его пилит-пилит, а он терпит и не распиливается. Другой бы в ухо дал, а этот терпит. И по бабам не ходит, что не удивительно в свете событий, произошедших в его судьбе до женитьбы на Любке. Я-то Федора знаю давным-давно. Сначала мы с ним жили в одном доме, когда я еще с мамкой жила, а потом в одной коммуналке оказались по воле случая. Хороший он мужик, но дар влипать в щекотливые истории у него превыше всех его других талантов. Вот пример одной из них.
Мой сосед Пухов явление отнюдь не из ряда вон выходящее, скорей наоборот. Таких вот мужичков «приятной наружности, вот такой окружности», с прокуренными усишками и маслеными глазками в любом рядовом спальном районе пруд пруди. Они неспешно потягивают пиво из майонезных банок около ржавых ларьков, выгуливают тощих собачонок, выбивают ковры по субботам, а накануне Международного Женского дня возвращаются домой на бровях, удерживая равновесие только благодаря желанию донести до дома поникшие тюльпаны и бутылку шампанского (но это в лучшем случае). Эти люди живут, мыслят и чувствуют такими категориями, которые совершенно не укладываются в моей голове, а потому представляют для меня интерес.
Наш дом был выстроен «из сэкономленных материалов» строителями (а кем же еще?) для самих себя. Не знаю, кто и для кого «экономил» эти самые материалы, но их явно не хватило на то, чтобы довести до ума это славное строение из серого силикатного кирпича. Моя мама долго пила валерьянку (от удивления, наверное), когда увидела страшенные темно-зеленые обои, поклеенные не просто криво, а по диагонали, и оконные стекла, искажающие мир за окнами так, как видели его напичканные ЛСД ее кумиры Битлы в лучшие времена. Но валерьянка быстро закончилась, и мама вновь обрела уверенность в себе, как и подобает новоиспеченной хозяйке первой в жизни «своей квартиры».
Еще не убрали строительный мусор, а краска в подъезде едва высохла, бортовые ЗИЛы начали съезжаться к единственному подъезду и выбрасывать из своих брезентовых недр тючки, чемоданы, узелки и проч. Какие-то тетки с красными озабоченными лицами усердно тыкали в кнопку не работающего еще лифта, горестно вздыхали и топали, топали по своим этажам пешком. Объединенные общими проблемами, люди знакомились быстро. То здесь, то там возникали «междусобойчики» в преддверии глобальных празднований новоселья (с родственниками, друзьями и всеми вытекающими последствиями). Возникали «соседские общины», не такие прочные, как общажно-коммунальные, но достаточно сплоченные для совместных гулянок и взаимных обменов «драгоценными» электроинструментами и умными советами. Новоселов, приехавших с новой мебелью, было мало: народ переезжал в основном из рабочих общежитий и коммуналок. Повезло мне или нет, но я тогда еще не знала, что такое коммунальная квартира, хотя мы и жили до переезда вдевятером в «двушке». Бабушкины дедушкины ветеранские льготы (открытки на мебель), папина должность в Госстрое и «касса взаимопомощи» на маминой работе помогли нам вселиться в новенькую вкусно пахнущую «треху» сразу со всем новым, исключая тяжеленное мамино пианино. Будучи ребенком общительным, через месяц-другой я уже знала всех жильцов нашего дома, знакомила мою бабулю с бабулями моих новых подружек и была счастлива мыслью о том, что я уже ужасно взрослая и пойду в первый класс. Несколько квартир в нашем доме интересовали меня в большей степени: я не знала их хозяев, туда никто не переезжал, хотя какие-то люди периодически появлялись. В конце концов, одну из них неизвестно у кого снял молодой одинокий военный (не без моей помощи к нему пристала кличка Эклерчик, после того, как он в подпитии раздавал детям пирожные на лавочке у дома), а еще в одну (не помню когда, но уже много позже) въехала чета Пуховых. Да-да, я не оговорилась, именно «чета», потому как Федор тогда был женат первый раз. Нормальные люди, жили как все, ничего такого за ними не замечалось.
Не знаю, почему, Пухов увидел во мне «своего человека» (по его же выражению). Если бы мне было пятнадцать, наверное, это мне польстило, а в реальные двадцать с хвостиком несколько напрягало. В тот период мне ни до чего было: с Витькой житуха наперекосяк шла, со свекровью поссорилась, пришлось нам к моей маме переехать на время. Не то чтобы я черствый и неотзывчивый человек, но едва ли не каждодневные предложения соседа выпить вместе или поговорить «за жизнь» (часто, и то, и другое вместе), мягко говоря, заколебали. Пухов не обижался, если я отказывала ему в посиделках, извинялся и уходил, но через час полтора возвращался в состоянии еще более «элегантном» и тут-то уже нарывался на крепкое словцо (хоть и барышня я, хоть мне и конфузно) и уходил домой окончательно, до следующего раза. Разумеется, не всегда наше общение происходило таким образом. Периодически он приходил ко мне стричься или пить чай на балконе (летом, само собой). Его супруга избегала моего общества, хотя никаких авансов мы с Пуховым друг другу не делали, нам бы и в голову не пришло ничего такого. О жене Пухова я знала все или почти все, разумеется, со слов самого Пухова. Характерной особенностью его пространственных повествований о своей жене было то, что он ни разу не сказал про нее грубого слова или был недоволен ей. Пухов всегда хвалил свою Дарью и заочно признавался ей в любви. Говорил ли он ей такие нежные слова что называется «в глаза» не знаю, врать не буду, но при мне бывал красноречив не в меру.