Раздраженные голоса хозяек, часами зовущих непослушных чад к обеду, переплетались в общий гул со счастливым детским визгом, надрывным хохотом, кудахтаньем, мычанием и блеянием, звяканьем посуды, бульканьем супов и тупыми раскатами топора, ударяющегося о бревна. Тишина была бы здесь никак не к месту, пусть шум этот был совершенно неугомонным, но и не досаждающим, а скорее уютным. Вместе с протяжным гулом в воздухе витали запахи: утро в деревне пахло свежим хлебом, пышными розами из симпатичных садиков за меленькими деревянными заборами, иногда мылом и свежим бельем, развешанным на веревках, а вечер дымом, жаренным на костре мясом, домашним пивом, вином, хорошим табаком и часто кисловатым запахом реки. Кисловатым он казался только в первые дни пребывания в Персиковой деревне, по истечении некоторого времени он становился родным и очень приятным.
Народ здесь был простым, неприхотливым, с мягким нравом, да и где им набраться жесткости в таких изнеженных краях? Погода никогда не портилась, земля не увядала, ведь не было здесь семени такого, что не проросло бы, будь то бананы, персики, инжир или простые кукуруза да картошка, земля давала жизнь всему, такова была особенность долины.
Один раз в неделю ужинать здесь было принято всем вместе, для этого имелись специально отведенные места: прямо посреди деревни тремя рядами стояли длинные деревянные беседки с такими же длинными столами и резными лавками. Хозяюшки к этому событию готовились всю неделю, думали, что бы им такого состряпать, нужно ведь было всех поразить и обскакать соперниц. Назначенным вечером каждая хозяйка приносила свое блюдо, как правило помпезно выглядящее. Люди ели, пили темное пиво, пели протяжные песни, а когда трапеза подходила к концу и животы у всех ломились, начиналось негласное соревнование: хозяйки, убирая со столов, высматривали, чьи блюда остались недоеденными, и ладно бы просто недоеденными, а уж если и не тронутыми, то о-о, как распирала их радость! Логика была линейна: если не съели значит, невкусно, а если невкусно приготовила значит, плохая хозяйка, ну а после того, как самая дурная хозяйка обозначилась, все было кончено. Теперь было о чем судачить на предстоящей неделе, а значит, и по домам можно было расходиться со спокойной душой.
Персиковая деревня принадлежала не только простым селянам, хотя, можно сказать, она им вовсе не принадлежала, остров Росс был в собственности у несвычных. Поэтому Персиковая долина стала местом, где люди и не люди живут вместе и не стесняются друг друга, не завидуют и не воюют. Несвычные жили чуть поодаль от деревни, ближе к лесам, хотя и не все из них, некоторым и в деревне очень нравилось, они вроде как очеловечились, но только снаружи вели себя больше как люди, но навыков при этом не теряли.
Раз в десять лет на остров Росс со всех уголков мира привозили несвычных детей, иногда чтобы научить их чему-то, а иногда, напротив, сделать так, чтобы они разучились. Второе случалось чаще, ведь никому не нужно было, чтобы беспризорные нелюди свободно гуляли по миру, это всегда грозило неприятностями для обеих сторон, то есть стороны человеческой и нечеловеческой.
Несвычные дети чаще всего рождались в несвычных городах, по-другому именуемых туманностями, таких детей на остров Росс привозили погостить или же научить чему-то новому, для них эта поездка была обыденностью. А вот с несвычными детьми, родившимися в мире человеческом, дела обстояли иначе. В мире людей такие дети появлялись по одной простой причине: некоторые несвычные частенько влюблялись в людей. Иногда между ними заключались браки, в одних туманностях это было законно, в других нет, но какая, скажите, в этом важность, какое дело любви до закона? Правильно, совершенно никакого, истинной любви плевать на все, тем более на такие бездуховные вещи, как закон. Обычно люди, заключившие брак с несвычными, покидали свой мир и переезжали в туманности, чаще всего на остров Росс или в Красный лес, и уже там на свет появлялись их маленькие чада; при данных обстоятельствах семьи могли жить вместе, и никто не смел их разлучать.
Увы, любовь штука обманчивая, иногда она бывает краткосрочной или же не обоюдной, да и что там греха таить, все мы знаем, что дети порой рождаются от союзов, в которых любовью вовсе и не пахнет. От такой кривобокой любви и рождались беспризорные несвычные, которых отыскивали по всему миру и привозили на остров Росс, где им предстояло сделать серьезный выбор. Если ребенок хотел быть тем, кем он на самом деле являлся, то есть несвычным, он должен был остаться на острове, на ближайшие лет этак десять забыв о доме и родных, при условии что таковые у него имелись, а это, собственно, бывало нечасто. Если же он выбирал семью или просто хотел вернуться в мир людей, то ему приходилось отказываться от своей сущности.
Несвычные дети из мира людей были редкостью, поэтому и являлись они сюда не так уж часто, лишь раз в десять лет и в небольших количествах, обычно не более десяти-двадцати несвычных. Вот только в это десятилетие что-то изменилось, миру явилась туча несвычных беспризорников, это стало первым раскатом грома перед большой грозой. Как правило, детей отыскивали и привозили на остров абиссинцы, они собирали всех, отвозили на остров, а потом подавали извещение в древний совет Талар-Архаси о количестве беспризорных несвычных детей, их родителях, местах их обитания и прочем, но в это десятилетие извещение задержалось по причине того, что с Сияющей рекой в части Персиковой деревни что-то произошло и нелюдям долины долго пришлось биться над восстановлением транспортного пути в несвычном мире. Как только извещение попало к главам Талар-Архаси и Нирвана коснулась его, стало ясно, что приключилась беда, не случайное происшествие, а что-то зловещее и спланированное заранее, в чем четверо прибывших на остров Росс убеждались все сильнее.
Ну что, как там долина? спросил Миронов, шествуя позади всех.
Старая травма мешала ему быстро двигаться, он прихрамывал довольно резво, торопясь, но все равно чуть отставал от общей процессии, которая, как вскоре стало ясно, была скорее похоронной. Борис к тому времени уже вынырнул из пещеры.
Да как
Ответ был неоконченным. Время сделал паузу, потому как не мог сдержать боль, чуть не покатившуюся слезами из его глаз. Он пытался подобрать правильные слова, но у него не вышло, теперь даже Бориса сбило с ног.
Нет больше долины. Когда он повернулся к остальным, лицо его сделалось таким, будто ему только что всадили увесистую оплеуху.
По крайней мере, такой, какой мы привыкли ее видеть, тихонько вставила Нирвана Веда.
Она все это уже видела и втайне от остальных выплакала все слезы, что в ней были. Другим Нирвана ничего не говорила, она упрямо молчала, до последнего моля небеса о том, чтобы видение оказалось ошибочным, хотя и знала, что не ошибается, никогда не ошибается.
Долина высохла и превратилась в серую пустыню, в ней не было ни бликов, ни свечения, теплые ветра теперь охладили свой пыл. Казалось, небо впитало пепел в тяжелые черные тучи и повисло над долиной неподъемным непрочным каркасом, который вот-вот упадет. В некоторых местах даль все еще горела, дым вился, тощими змеями уползая вверх и там растворяясь. Особенно много было таких дымных остатков на месте деревни, да и вся она теперь виделась темным пятном грязи на замызганной рубашке земли. На лицах путников не было жизни, они вытянулись и разом постарели. Был уже вечер, и солнце садилось. Для четверых в этом была некая символичность закат Персиковой долины во всех смыслах. По местным меркам он был воистину уродлив: тягучий, желто-серый, с недолгим свечением грязно-красных лучей; чем ниже становилось солнце, тем большие части долины покрывала тьма. Никогда прежде закат в Персиковой долине не был так страшен и тосклив.