Мне кажется, эта лодка становится тесноватой, улыбнувшись, подметил Гордоф.
Да уж Веда, Маг, Человек и Пес так себе компания, хотя если выкинуть самого блохастого из этих четверых за борт, то остальным дышать станет легче. Ты ведь умеешь по-собачьи плавать так ведь, Волк? рассуждала Нирвана с типичной для нее отрешенностью.
Не пес, а шаман это во-первых. А во-вторых, боюсь, что ты переоцениваешь мои способности, я не столь талантлив, ехидно ответил ей Волк.
На самом деле настроение у всех четверых было подавленное, и внутренне они желали, чтобы эта лодка никогда не причалила, а все так же продолжала безмятежно качаться на голубых волнах, ведь падение острова Росс являлось предвестником наступления времен очень темных и безрадостных. Никто, за исключением Нирваны, не знал чего стоит ожидать от этого путешествия, но все понимали, что ничего хорошего ждать точно не стоит. Да и убедиться в том, что совсем скоро тихие времена мира могут нарушиться, не слишком-то хотелось неведение при данных обстоятельствах казалось весьма приятным.
Совсем скоро лодка уткнулась своим упрямым носом в песчаные объятия берега, ответившего ей скрипучим скрежетом, словно приветствием. Белый изнеженный песок омывали голубые воды, густые шапки экзотических деревьев раскачивались на теплом ветру и шелестели, но жизнь всюду умолкла: ни веселых песен птиц, ни задорных стрекотаний насекомых, лишь неодушевленный шум пустой, одинокий и к тому же не приветливый.
Нирвана присела и плотно прижала ладонь к песку, лицо ее было серьезным, сосредоточенным, будто она выслушивала тоны сердцебиения в бездыханном теле земли. Веда тяжело вздохнула. Все замерли в ожидании дальнейших изречений, но ничего, кроме молчания, они не дождались. Нирвана двинулась вперед, вглубь леса, трое последовали за ней. Чем дальше уходили они в чащу, тем более сжимался воздух; излишне влажный и тяжелый, он не давал четверым дышать, мучая их удушьем, тропические запахи теперь казались им прозрачным желейным супом, вливающимся в рот и ноздри.
Чаща густела, верхушки зрелых крон сливались в единый сомкнутый полог, не пропуская солнечного света, пространство будто съеживалось, уменьшалось, лес становился все враждебнее, и теперь он поджимал своих гостей со всех сторон, будто смыкая кровожадные тиски. Четверым было до дрожи боязно и жутко. Листва казалась темной, кожистой, рукастой, ветви сплетались в сложные замки. Низкая поросль мешалась под ногами, опутывала ступни, ставила подножки внезапно явившимися из земли корнями, не давая ногам свободного хода. Почва сделалась излишне влажной и тягучей, ноги проваливались в нее и противно чавкали, когда их приходилось вытягивать из грязи, казалось, что они идут вовсе не по земле, а по густой болотистой трясине. Путников одолевали тягостная сонливость и двоение, каждый звук теперь звенел где-то внутри протяжным эхом, запахи раздражали, казались дурно-приторными и даже тошнотворными.
Уж больно странный лес сегодня, вам так не кажется? Не помню, чтобы раньше с таким трудом нам давался этот путь, сказал Гордоф и протяжно зевнул. Вы тоже это чувствуете? Как-то мне дурно, что ли, не пойму, в сон клонит, и запах этот, сладкий и тухлый, как как Гордоф пытался подобрать подходящее сравнение, но Волк избавил его от этой работенки:
Как гнилая плоть.
Да, это верно, именно такой запах. Рад, что мне это не почудилось, а с другой стороны, лучше бы и почудилось. Не хотелось бы, чтобы та самая плоть нам тут повстречалась.
«Повстречается, еще как повстречается», подумала про себя Нирвана, но озвучить это не решилась.
Да, лес сегодня неспокойный, вперед пускает нехотя, с опаской. Только ты, главное, не спи, Гордоф, а то здесь и останешься земли древние, нечеловеческие, это тебе не вольная прогулка по Брежистальскому парку, предостерег его Время.
Раненый он, вот и тревожный. Трава порублена, ветки обломаны, кто-то на славу постарался. Волк присел на корточки, руки его касались косых срезов тоненьких стволов. Вот они раны, и они же следы непрошеных гостей. Он тревожно глянул на друзей. Срезы не свежие, пару недель с тех пор прошло, а то и больше.
Он набрал горсть земли в ладонь и поднес к носу, влажные черные комочки сыпались сквозь пальцы.
Землица кровушкой пропахла, не иначе такие места обид не прощают. Мой дед любил эти леса, помнится, часто нас таскал по ним, тогда переправы по Сияющей реке были открыты, и мы частенько здесь бывали. Так вот, часто таскал он нас сюда, меня да братьев, учил он ведь был великим следопытом, хорошо он в этих делах разбирался, ему в этом равных не было. Помнится, он часто повторял одну запомнившуюся мне фразу, как бы невзначай, себе под нос: «Лес любит мертвых лесорубов». Так что коль уж покромсал пару кустов, тогда и не обижайся, если тебя сожрет пантера, или какая гадина ядовитая укусит, или болото, или обрыв, здесь расплаты долго ждать не приходится, волшебные леса мстительны.
Да все уже, мы пришли. На пути стояла стена густого тумана, за которой ничего не было видно. Вот они, старые добрые двери.
Борис просунул руку в туман, отчего Гордофу показалось, что белая густота наполовину поглотила его руку и теперь ее не отдаст, но ничего такого не произошло. Борис Время сразу что-то нащупал и хлопнул по скале, которую, по всей видимости, видели все, кроме Гордофьяна Миронова. От хлопка туман чуть разошелся, как бы приветствуя гостей, которые в этих местах считались прошеными и хорошо знакомыми, за туманной белью показался огромный черный глаз зияющей воронки. Пещера была длинной и извилистой этакая горная артерия, ветвящаяся во все стороны, пульсирующая темной влагой, источающая прохладу и запах густой сырости. В таком беспросветном горном лабиринте легко было потеряться, а это значило и вовсе сгинуть, но четверым такие беды не грозили: по крайней мере трое из них бывали здесь множество раз и путь хорошо знали, Гордоф тоже неоднократно посещал это место, но все же мир этот оставался для него новым и совершенно неизведанным.
Блуждания в потемках были совсем недолгими, двери быстро вывели четверых к цели, вдали уже виднелось ясное свечение дневного света. Пещерный переход разделял два совершенно разных мира. Теперь морская гладь, пески, душные тропики, кипящие в парах горячей влаги и ядовитых соках, были позади. Все хищники, весь мрак, все жуткие болота, рассеянные по темным углами хмурой чащи, пещеристая тьма и земли, пахнущие кровью, все обрывалось дверью в другой мир и исчезало, словно страшный сон. По крайней мере, должно было исчезнуть, но сегодня этого не случилось, страшный сон только лишь начинался, и с каждым новым мгновением он набирал обороты.
В мирные времена дверь вела в края воистину прекрасные, звались они Персиковой долиной. Широкие холмистые просторы уходили куда-то вдаль, тянулись к самому горизонту, где их встречали горные вершины, взмывающие вверх слабо-зелеными тенями. Весенний цвет волнистой дали широкой лентой разделила голубая гладь реки, переливающаяся бликами атласа, лоснящегося в мягком солнце. Вся долина взрывалась пышным плодородием, роскошные широкоствольные деревья стояли добрым полком, раскинув свои ветви во все стороны, как будто отдыхая, напитываясь водяной прохладой дарственной реки. Землистые просторы закатывались молодыми травинками, словно зеленым нежным бархатом. Холмы казались мягкими подушками, особенно при взгляде с высоты, хотелось прыгнуть вниз, отдавшись в руки тепленьким ветрам, и мягко приземлиться, словно на взбитую зеленую перину. А где-то посреди всей этой красоты, обособившись маленькой кучкой, виднелись домики. Это была небольшая деревенька, названная в честь своей большой долины тоже Персиковой. Жители деревни были преисполнены уверенности в том, что лучшего места для размеренного, счастливого существования во всем мире не сыскать. Конечно, назвать Персиковую деревню тихим местечком было нельзя, а вот живым, веселым и фонтанирующим бескрайней энергией вполне, точнее это место не охарактеризуешь.