А они разыграли неплохую пантомиму, не правда ли? сказала Эвелин Текстер на чистом оксфордском английском языке. Вы, случайно, не из благотворительного общества?
Нет.
И я представился ей. Мы вышли вдвоем на террасу. Очередной танец только что закончился. Я продолжал держать в руке бокал.
Заметив это, она взяла его из моих пальцев и отставила в сторону.
Что я могу для вас сделать? спросила меня Эвелин.
О, ответил я, не прогуляться ли нам по берегу моря?.. Вы ведь меня не боитесь?
Блондинов я никогда не боюсь, сказала она. Они обычно не слишком темпераментны.
Вот так мы и беседовали, не слишком заботясь о том, чтобы наша речь звучала исключительно чинно и благородно, без всяких фривольностей. Мы оба были тогда так еще молоды. И жизнь моя, вероятно, сложилась бы совсем по-иному, не будь этого Грингера.
Через три дня я получил приглашение от отца Эвелин, мистера Текстера, директора англо-американской судоходной компании.
И с тех пор я зачастил к Текстерам, совсем было позабыв о своем задании. Постепенно я стал чуть ли не членом их семьи без всяких с моей стороны обязательств. Эвелин и я флиртовали друг с другом то с большим, то с меньшим успехом. Жизнь для нас обоих была слишком беззаботной, чтобы воспринимать ее всерьез. Я учился не только говорить по-английски, полностью утратив свой немецкий акцент, но и думать и даже поступать, как англичанин. Нисколько об этом не догадываясь, я заложил в семье Текстер основы своей карьеры, приведшей меня в ад.
Разразилась война. Дело приняло столь серьезный оборот, что стало уже, как говорится, не до шуток. Теперь, когда немцы и англичане встречались в каком-либо баре, почти всегда происходили потасовки. Война, ведшаяся на полях сражений, перекидывалась и на танцевальные площадки. Прежние друзья уже не узнавали друг друга. Конечно, были и исключения, к которым относились Текстеры. Я по-прежнему оставался другом семьи, правда, фальшивым
У меня в спальной комнате стоял коротковолновый передатчик. Мои сообщения принимались в Чили, откуда их сразу же передавали на немецкие подводные лодки. Матросы, с которыми я бражничал в порту, могли через несколько дней подвергнуться в открытом море нападению со стороны моих соотечественников, действовавших по моей наводке.
Вся немецкая колония была настроена на победу, и я не являл собой исключения. В волнах патриотического угара тонули любые сомнения. Вермахт вторгся в Польшу! Пала Франция! Немецкая колония отмечала эти победы с темпераментом южан.
Ключ передатчика отбивал азбукой Морзе все новые и новые сообщения.
Постепенно я научился отличать важное от второстепенного. И к тому же я прекрасно разбирался не только в транспортных, но и в боевых кораблях, информируя своих о любых передвижениях военного флота союзников. Матросы в барах принимали меня за американца и посему развязывали в моем присутствии языки от выпитого, забывая о наставлениях по сохранению военной тайны.
Немецкое торговое судно, которым командовал капитан Шульц, было застигнуто началом военных действий в открытом море. На борту «Лейпцига» находились автомашины и холодильники. Капитан принял решение скрыться в порту Гуаякиль в Эквадоре. Там экипаж пополнил запасы продовольствия и воды. Естественно, местоположение судна сразу же стало известно англичанам. Поэтому в одну из темных ночей «Лейпциг» внезапно покинул Эквадор, взяв курс на Перу. На его перехват вышел крейсер «Диспеч». «Лейпциг» шел с севера, «Диспеч» с юга. Оба корабля находились примерно на равном удалении от Лимы.
Когда казалось, что крейсер вот-вот настигнет торговое судно, капитану Шульцу удалось каким-то чудом ускользнуть от англичан. В течение нескольких дней местные газеты подробно освещали их дуэль под броскими заголовками. На победителя делались довольно крупные ставки.
Разойдясь, оба корабля взяли курс на Лиму. В предвкушении исхода многодневной гонки, когда кораблям оставалось всего несколько миль до порта, жители высыпали на берег моря.
Первым, опередив противника на самую малость, в порт вошел «Лейпциг». Немцы и перуанцы праздновали совместную победу, в которую и я внес свою лепту.
Успехи мои приумножались. Американский министр иностранных дел Корделль Халл прибыл в Лиму для доверительных бесед с перуанским правительством. Мне удалось узнать содержание их переговоров, о чем я доложил в Германию. Через некоторое время дипломатические отношения Перу с Германией были, как я и предсказывал, прерваны. Грингеру пришлось собирать чемоданы.
Я же остался.
Как-то в аэропорту Лимы приземлился опытный образец четырехмоторного бомбардировщика «Фор-трес». Разузнав его технические характеристики, вооружение и радиус действия, я передал информацию через Чили в Берлин. А спустя несколько месяцев эскадрильи этих машин появились в ночном небе Германии. Со шпионажем как спортом было покончено. Война с каждым днем становилась все ожесточеннее. Оставалось только крепче сжимать зубы.
Как тебе война? спросила меня однажды Эвелин. На ней были голубые шорты и белый пуловер.
Плевал я на нее, ответил я.
Я тоже, произнесла она. Отец все больше нервничает, ожидая прибытия транспортов. К тому же он принимает участие в работах над проектом улучшения системы их конвоирования.
Ты опять разговариваешь с нашими врагами, сказала шутливо мать Эвелин, сердечно приветствуя меня.
В тот же вечер я передал сообщение о новой системе конвоирования судов, о принимаемых мерах по предохранению их от магнитных мин, об ожидаемом прибытии транспортов и многих других вещах. Сидя за передатчиком, я думал об Эвелин. Как мне говорили, цель оправдывает средства. Цель же определялась войной, будь она проклята
Целых два дня я раздумывал, как попасть в англо-американский госпиталь. Там лежал во второй палате младший офицер с «Диспеча». Крейсер обнаружил и захватил немецкий транспорт «Дортмунд», попавший в руки англичан целым и невредимым. Мне нужно было узнать, почему он не был затоплен командой.
Я отправился к одному врачу из немцев и попросил его обрисовать мне признаки заболевания почек, что он с удовольствием и сделал.
Тот офицер находился в помещении с еще несколькими пациентами, и я собирался попасть туда под видом больного.
От врача я отправился домой, намереваясь побывать вечером в немецком клубе: сейчас уже не помню, с кем и для чего я должен был там встретиться. Не успел, однако, принять душ, как раздался настойчивый звонок в дверь.
Посетителем оказался чиновник перуанской уголовной полиции.
С ним пришел специалист из телеграфного ведомства. Оба вежливо меня поприветствовали.
Я предложил им по рюмочке «Писко», который они с удовольствием выпили. Насколько мог, я старался скрыть свой испуг, так как понимал, что они получили указание произвести у меня обыск. Это же означало неминуемое выдворение из Перу.
На вас поступила анонимка, сеньор, сказал полицейский чиновник. Автор ее предполагает, что вы работаете на тайном радиопередатчике. Так что нам придется все у вас осмотреть. Вы не возражаете, сеньор?
В голове моей пронесся рой мыслей, но ничего придумать я не смог. Ведь агентом-то я был начинающим и не имел никакого опыта в подобных делах. Сердце мое бешено забилось.
Став впоследствии агентом абвера номер 146, я уже не ощущал себя беспомощным даже в самых что ни есть отчаянных ситуациях. В тюремном застенке в Ливенуорте я, например, разговаривал с немецкими военнопленными за пять минут до их казни, оставаясь совершенно спокойным