Так называемая сучья война, которая началась после Второй мировой войны между традиционными ворами, также известными как законники, и теми суками, которые нарушили кодекс, фактически уничтожила преступное братство. Это был, однако, не просто конфликт, который ослабил воров. Внутренние противоречия и негибкость воровского кодекса затрудняли следование ему во времена смуты. Глонти и Лобжанидзе предполагают, что в это время всеобщего дефицита чрезмерно усилилось вымогательство всего и вся у тюремных рабочих, то есть мужиков, которые в результате усилили свое сопротивление законникам [Глонти, Лобжанидзе 2004: 3341]. Кроме того, массовый приток закаленных в боях арестантов, попавших в лагеря во время сталинской послевоенной паранойи, создал в них группы, которые примкнули к сукам. Сговор сук с лагерными властями также принес им в администрации влиятельных друзей, которые видели в законниках общего врага.
Последовавшие за окончанием Второй мировой войны изменения в Уголовном кодексе нанесли ворам в законе еще более сильный удар. Государственная собственность на имущество означала, что воровство является преступлением против государства и должно быть сурово наказано. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» послужил поводом для казни многих воров [Глонти, Лобжанидзе 2004: 37]. Начавшаяся политика десталинизации с самого своего начала не предполагала остановки наступления на воров в законе. К 1956 году на Северном Урале в Соликамске был создан исправительно-трудовой лагерь ИТК-6, предназначенный для содержания исключительно воров в законе, для того чтобы отделить их от основной массы обычных заключенных. Таким образом, к концу 1950-х годов институт воров в законе был настолько ослаблен, что практически прекратил свое существование.
Тем не менее, как указал Чалидзе,
несмотря на официальные заявления, преступный мир сохранился до наших дней, особенно его сектор, известный как воровской мир, который заслуживает того, чтобы считаться социальным институтом, поскольку он обладает внутренней сплоченностью и собственным этическим кодексом» [Chalidze 1977: 34].
К этому позднему советскому периоду «коллективные представления» 1930-50-х годов, описанные ранее Лихачевым, начали распадаться по этническому признаку. К 1985 году Министерство внутренних дел Советского Союза отметило этническое различие и продолжающуюся борьбу между славянскими ворами и грузинами [Глонти, Лобжанидзе 2004:125]. Главным фактором, испортившим отношения, стало отношение к воровскому кодексу. Грузины стали охотно заводить семьи и создавать династии, накапливать богатства и владеть собственностью [Serio, Razinkin 1994; Долгова 2003; Oleinik 2003][17].
У воров в законе появлялось все больше возможностей становиться богатыми. Период пребывания Л. И. Брежнева на посту Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза (19641982) был временем экономического застоя с острым дефицитом множества товаров. Благодаря этому «вторая экономика» выросла до огромных размеров, особенно в периферийных республиках, таких как Грузия и Узбекистан, где местная советская администрация организовала преступные группы с целью хищения государственных ресурсов. Воры в законе взаимодействовали друг с другом, распоряжаясь общими ресурсами, доступ к которым имели только они. В Грузии 1970-х годов вышедшие на свободу воры в законе начали в частном порядке осуществлять защиту и покровительство на бурно развивающемся черном рынке Советского Союза. В Грузии, по сравнению с большинством других советских республик, этот рынок оказался развит сильнее [Feldbrugge 1989; Alexeev, Pyle 2003]. Обеспечивая защиту и арбитраж действующим лицам черного рынка, воры в законе стали заметными фигурами в теневой экономике Грузии. Рынок подобных услуг расширился после 1985 года, когда М. С. Горбачев провел экономические реформы, названные перестройка. Он разрешил некоторые формы частного предпринимательства, известные как кооперативы, которые подвергались рэкету со стороны мафиозных групп [Jones, Moskoff 1991; Volkov 2002].
К концу 1991 года Горбачев ушел, и Советский Союз распался. Грузия была повергнута в смятение. Государственные институты рухнули, официальная экономика вошла в штопор. Тем не менее возможности для рэкета и криминала пережили взлет, поскольку капиталистические отношения были разрешены практически без защиты прав собственности. Как говорилось в главе 1,1990-е годы в Грузии были для воров в законе временем беспрецедентных возможностей и влияния. Тем не менее к 2005 году государство провело против них успешную кампанию, нацеленную на борьбу с мафией. Снижение исторической устойчивости явления воров в законе к давлению государства и социальным изменениям является главным сюжетом данной книги. В следующей главе мы обсудим эту концепцию, однако прежде мы должны задаться вопросом: что такое устойчивость? Как определить воров в законе? Прежде всего я обращусь к этому вопросу
Определение воров в законе
Прежде чем полностью концептуализировать составляющие части устойчивости, мы должны сначала подумать о том, чья именно устойчивость имеется в виду. Долгова дала рассматриваемым нами действующим лицам вполне адекватное определение: «вор в законе термин, ныне обозначающий лидера организованной преступной среды. Данный титул получает активный криминальный деятель, доказавший свою верность преступным идеям, связям, соучастникам, выполняющий широкие организационные функции в преступной среде» [Долгова 2003: 361]. Такие черты, как звание, лидерство, организационные функции и приверженность, очень важны и будут подробно рассмотрены в некоторых следующих главах этой книги. Развивая сказанное далее, полезно также подчеркнуть общие нормы, обычаи и ритуалы, которые проводят границу между ворами в законе и другими преступниками. Я определяю воров в законе как сетевых криминальных лидеров, которые коллективно участвуют в мафиозной деятельности, а также инвестируют в определенный социальный институт, известный как «воровской мир», состоящий из набора фиксированных ритуализованных практик и статусных маркеров, управляемый четко сформулированным, кодифицированным, но изменчивым сводом правил, который сам основан на более широких, более расплывчатых нормах поведения. Символы и нарративы, которые формируют практику этого института, являются еще одним конститутивным аспектом самого института. Представители этого института координируют свои действия, рефлексивно идентифицируют как носителей общего имени, предъявляют друг к другу претензии в плане прав и обязанностей, имеют общие «товарные знаки» своей коллективной идентичности и охраняют границы, отделяющие их от других. Эти аспекты указывают на особую форму социальной организации, известную как «сети доверия» [Tilly 2005].
Нам также должно быть ясно, что подразумевается под словом «мафия». Некоторые исследователи (например, [Serio 2008]) вполне справедливо предполагают, что использование термина «мафия» может затуманить смысл больше, чем прояснить. Это особенно верно на постсоветском пространстве, где понятие «мафия» обычно трактуется по-разному и чаще всего относится к слиянию политики, бизнеса и преступности [Ваксберг 1991; Galeotti 2002; Serio 2008; Kupatadze 2012] или даже просто к типу поведения [Reddaway, Glinski 2001]. В таком контексте термин «мафия» становится всем и ничем, и поэтому некоторые ученые просто отвергают его использование. Несмотря на эту путаницу, термин «мафия» будет использоваться в настоящем исследовании, но только в строго аналитическом смысле, для того чтобы отличить воров в законе от других типов организованных преступных субъектов.