Я покачал головой.
Еще один великий...
За шатрами виднелась толпа людей в коже, с разно‑цветными транспарантами в руках. Над ней парил верхом на метле мальчик в очках. Чуть дальше стояла другая толпа, поменьше, и над ней была девочка, верхом на каком‑то причудливом музыкальном инструменте. Над следующей толпой, совсем уж маленькой, скорее группкой людей, моталось в воздухе нечто совсем несуразное и на человека‑то не похожее. И были там еще какие‑то люди, в украшенных блестками одеждах. Причем один из них, великанского роста и с очень глупым лицом, громко изрыгал совершенно непотребные ругательства. И еще... и еще...
Нет, надо спускаться вниз. Сверху, конечно, виднее, но мне‑то нужно познакомиться с кичевниками поближе...
– Я подожду, – сказал погонщик. – Ящеру надо отдохнуть. Так что часа два у вас есть. Можете осмотреть густойбище. Главное – не останьтесь здесь навсегда.
– Не останусь, – заверил его я и стал спускаться на землю.
Оказавшись внизу, я подождал спускавшегося Майло и осторожно двинулся в обход толпы, собравшейся вокруг человека с восточным лицом. Не хотелось мне толкаться в ней. А вот ознакомиться со всеми остальными необычностями густойбища – хотелось.
Еще, стоило мне ступить на землю, у меня вдруг возникло странное ощущение, словно бы я тут свой, словно меня тут кто‑то ждет. И не только ждет, но и желает со мной познакомиться поближе, кто‑то относящийся ко мной в высшей степени хорошо, кто‑то родной, близкий...
Это меня что, уже «манит»? Впрочем, нет, вроде бы не должно... Да и как это может быть сделано?
– Как это – манит? – спросил я у Майло. – Как это происходит?
– Кто знает? – ответил он. – Только оставшиеся здесь. Спроси у них.
– У них? Где их можно найти? Майло улыбнулся:
– Да вот же, вокруг тебя. Как ты думаешь, откуда в густойбище взялись люди? Они все когда‑то здесь остались. Их всех когда‑то поманило.
– Поманило?
– Ну да. Видишь ли, попадающие в густойбище... как бы это сказать... они теряют возможность размножаться... Нет, я не имею в виду секс... тут все в порядке. Просто у них не появляются дети. Такое вот странное свойство у густойбища.
– И как они это переносят? – спросил я, с любопытством оглядываясь.
Несчастными кичевники не выглядели. Скорее наоборот.
– Нормально, – ответил Майло. – Это даже удобно. Видишь ли, даже имей они такую возможность, то настоящим кичевникам некогда было бы заниматься Детьми. Совсем некогда. И в результате бедные крошки, появись они на свет здесь, могли запросто, к примеру, помереть с голоду и жажды. А уж пеленки им никто бы не стал менять совершенно точно.
– Им некогда? – уточнил я. ~‑ Вот именно. Некогда.
– Чем же тогда кичевники занимаются? Мне кажется, они просто бьют баклуши?
– В этой части густойбища. Здесь они просто тусуются. Ну, знаешь, как карты в колоде. А вот если пройти дальше, то можно увидеть целые плантации приколов. Их выращивает особая порода кичевников, отличающаяся полным отсутствием воображения и чувства юмора.
– Приколы? – переспросил я. – Зачем они им?
– От них все кичевники приходят в хорошее настроение. Они им нравятся.
– Ага, ясно.
Я понимающе кивнул.
Нет, объяснения, конечно, штука хорошая, но некоторые вещи стоит увидеть собственными глазами. Что там за приколы, с чем их кичевники едят? Может быть, тогда хоть что‑то прояснится.
– А еще приколы являются средством опознания. Настоящий кичевник от них просто тащится. Ну, так по крайней мере говорят.
– Тащится?
– Да, и еще его от них колбасит. По правде говоря, я всегда хотел посмотреть, как это происходит. Может быть, сейчас получится?
– Тогда не будем здесь задерживаться, – предложил я.