Адвокат мне попался совсем молодой, всего год как окончивший юридическую школу, но, несмотря на это, парнем он оказался толковым и въедливым. Перед судебным заседанием мы успели переговорить лишь тридцать минут, но их хватило, чтобы я понял выиграть этот процесс для него будет делом принципа. Он настоял на суде присяжных и я был с ним полностью согласен.
Помимо того, он ходатайствовал об освобождении меня под залог, но на принятие судом решения, а также согласование и улаживание всех формальностей потребовалось еще трое суток. В итоге количество проведенного мной в камере времени растянулось в семь дней. Выпустили меня только в понедельник.
Первое слушание по делу назначили через три недели и теперь в запасе я имел всего двадцать один день на подготовку к будущим испытаниям. Возможно, это будут мои последние дни на свободе.
На выходе из зала заседаний меня поджидала Джонсон. Объявив о наличии важного разговора, она в свойственной себе повелительной манере пригласила меня проследовать в ее кабинет. Я хотел было снова послать ее к черту, но в случае отказа та пригрозила вызвать меня уже официальным уведомлением. Представив, что в таком случае мне опять придется тащиться в округ, я нехотя согласился.
Департамент особого отдела полиции находился в соседнем с окружным судом здании. Их соединял длинный, крытый стеклом переход, так что далеко идти нам не пришлось. Весь путь мы проделали молча и только когда вошли в кабинет, Джонсон, указав на стул для посетителей, предложила:
Присаживайтесь, Джон. У меня осталась к вам пара вопросов.
В кабинете царил идеальный порядок. На темной, до блеска отполированной мебели не наблюдалось ни пятнышка. Казалось, даже если заглянуть в самый дальний угол этого светлого, просторного помещения, не обнаружится ничего похожего на пыль или тем более мусор. Здесь вообще не было ничего лишнего.
Взгляд входящего сразу упирался в огромное, во всю стену окно и громоздкий рабочий стол. Остальная обстановка имела совсем уж минималистичный характер. Пара шкафов с документами, несколько полок и большой телевизор с плоским экраном на стене вот и весь интерьер. Кабинет Джонсон оказался под стать ей самой такой же холодный и бездушный, как и эта женщина в сером деловом костюме.
Не представляю, о чем вы хотите поговорить, инспектор, но учтите, я не настроен на долгие задушевные разговоры, сказал я, садясь на предложенный стул. Я провел в камере семь суток и чертовски хочу домой. К тому же я вам уже все сказал.
Уверены, что все, Джон? Она уселась напротив, положила на стол сцепленные в замок кисти рук и вперила в меня взгляд своих ледяных светло-серых глаз. Мне думается, нам обоим известно, что вы и ваш друг мистер Холдер чего-то недоговариваете. Не хотите сказать, чего именно?
Не понимаю, о чем вы, инспектор.
Понимаете, Джон, просто не хотите говорить. А знаете, вы ведь совсем не похожи на дурака. Напротив, вы производите впечатление человека неглупого и здравомыслящего.
Приберегите свои комплименты для кого-нибудь другого, презрительно усмехнулся я. Зря тратите время. Ни за что не поверю, будто вы притащили меня сюда лишь для того, чтобы расхваливать мои умственные способности. Так чего вам надо, инспектор?
Что ж, хорошо. Вижу, вы настроены на деловой разговор. Джонсон выдержала многозначительную паузу, во время которой не переставала пронизывать меня своими ледышками. Думаю, вы понимаете, что прокурор на судебном заседании запросит для вас не меньше двадцати лет за убийство второй степени. Двадцать лет, Джон. Вряд ли вы в полной мере отдаете себе отчет, что это значит. Вам сейчас тридцать пять, а когда выберетесь, будет почти шестьдесят. К тому времени вы будете никому не нужным, жалким, скорее всего, больным стариком. Ни семьи, ни друзей, ни работы, только тюремные связи. А ваша дочь? Чудесная девочка, кстати сказать. Насколько я помню, ей десять, а через двадцать лет будет тридцать. Как думаете, захочет она знать отца-уголовника?
«Сука! Какая же она сука!» думал я про себя, впрочем, даже не пытаясь утаить этих соображений на ее счет. Чувствуя, как белки глаз наливаются кровью, а челюсти сжимаются в крепкие тиски, я всем корпусом подался вперед.
Не смейте вмешивать сюда мою дочь!
Почему же? Вы ведь не думаете, что ее не коснутся разного рода трудности в случае вашего многолетнего заключения? Вас лишат родительских прав, она попадет в приемную семью, столкнется с травлей в школе, когда ровесники узнают, что ее отец убил двоих человек, ну и многое-многое другое. Вероятнее всего, винить во всем она будет именно вас.
Мой адвокат будет настаивать на самообороне! Я
Прекрасно, перебила Джонсон. Только вот те, кого вы убили, были безоружны, а на вас ни царапины. Зато есть орудие убийства, есть показания свидетеля и есть мотив.
Мотив? Мой голос сел до свистящего шепота, но тут же взмыл вверх: О каком гребаном мотиве вы говорите, черт возьми?
Я бы не рекомендовала вам использовать грубых выражений, Джон, спокойно проговорила она. Учтите, ваш выход под залог вполне можно обжаловать.
«Она ведь намеренно меня провоцирует, проскользнула в голове мысль. Эта сука добивается от меня какой-то ей одной известной цели, а я, как ослик с привязанной спереди морковкой, поддаюсь на все ее провокации».
Пытаясь овладеть собой, я расслабленно откинулся на спинку стула и разжал кулаки. Джонсон вдруг тоже сменила тактику. Как и я, она приняла непринужденную позу, прислонила спину к высокой спинке кожаного кресла и примирительным тоном произнесла:
Вообще-то я пригласила вас не для того, чтобы пересказывать хорошо известные вам самому подробности той ночи. Я лишь хотела напомнить, что мое предложение все еще в силе. Признаете вину и я могу гарантировать всего восемь лет заключения. В противном случае, если вас объявят виновным по всем пунктам обвинения, вы получите куда больший срок. Я хочу, чтобы вы вдумались в эту цифру и хорошенько все взвесили.
Я уже сказал свой ответ: идите к черту. Это все?
Дело ваше. Она равнодушно пожала плечами, затем достала из ящика стола документ и протянула мне со словами: Нет, не все. Это согласие о неразглашении. Вы должны его подписать.
Я не изменил положения тела и даже не взглянул на протягиваемый ею белый, исписанный мелким машинописным текстом лист.
Без своего адвоката я не стану ничего подписывать.
Можете позвонить адвокату, мистер Уилсон. Дождемся его. Это займет еще какое-то время, но мы ведь никуда не торопимся, верно? черство заметила она, как вдруг устало вздохнула и смягчила тон: Здесь сказано лишь о том, что вы не должны обсуждать подробности своего дела с журналистами.
С журналистами? удивленно воскликнул я. Я не собираюсь общаться с чертовыми журналистами!
Вот и отлично. Нам бы не хотелось раздувать шумиху в прессе. Думаю, вам тоже. Но как я могу предположить, с вами попытаются связаться, и тогда наверх всплывут самые нелицеприятные подробности вашей личной жизни. Я имею в виду ваши проблемы с алкоголем, смерть жены и другие интимные подробности. Вы ведь не хотите этого, я правильно понимаю? Поэтому просто подпишите и можете быть свободны. Пока можете.
Она все еще протягивала мне документ. Перегнувшись через стол, я взял его в руки, пробежался глазами по тексту и не найдя ничего, что противоречило бы ее словам, спросил:
И что, если я не стану подписывать?
Я бы не советовала вам играть с огнем, мистер Уилсон. Поверьте, мы найдем способ заставить вас молчать. Насколько я знаю, совсем недавно вы с большим трудом вернули себе опеку над дочерью. В свете последних событий могу гарантировать вам крупные неприятности в этом вопросе, но есть и другие, более действенные методы.