На Анджум тоже, казалось, речь не произвела никакого впечатления.
Не понимаю, почему ты все время твердишь о том, сколько работы надо сделать там, сказала она мужу. Тут тоже работы хватает.
Теперь уже недостаточно просто посылать деньги.
Я не говорю о моджахедах, Латиф.
Не говоришь. Это я говорю.
Значит, единственное решение вернуться?
Голос звучал устало. Ясно было, что это не первый подобный разговор.
Он не ответил. Сидящая рядом дочь Рамла смотрела в тарелку. Анджум обернулась к моим родителям:
Мы здесь уже двенадцать лет. Не знаю, как для вас, но для нас это будет совсем не то же самое. Это не наша родина, какой она была. Она снова обернулась к мужу: Даже ты это говоришь каждый раз, когда мы возвращаемся домой. Как тебе не хватает
Кондиционера, Анджум. Кондиционера только этого мне не хватает.
Рыбалки, океана
В Карачи есть океан.
Карачи? резко переспросила Анджум. Это рядом с Мананом, в Пешаваре?
В Пешаваре океана нет, издевательски-вежливо ответил отец. Это другой конец страны.
Латиф вздохнул, и его тон тут же утратил все оборонительные ноты. Вид у него стал почти беззащитный.
Чем больше мы здесь живем, тем больше я думаю во что же я превращаюсь?
Не только ты, сказала мать тоном утешителя. Я почувствовал, что она берет его сторону против остальных. Тут не настоящая наша родина. Сколько бы лет мы тут ни провели, она никогда нам родиной не будет. И это, пожалуй, вызывает у нас чувства, которые вообще вызывать не следовало бы.
Например, какие? спросил отец.
Например, сожаление.
Ты хочешь сказать, что там, на родине, у людей не бывает сожаления? Я правильно понял?
Я говорю, что сожалеть можно только о том, чего ты решил не делать. Ее глаза украдкой глянули на Латифа. Анджум заметила, Латиф смотрел в сторону. Уезжая, мы оставили на родине много такого, чего уже не можем выбрать или не выбрать. Это иной вид сожаления. Он грустнее и безнадежнее.
Говори от своего имени, возразил отец. Здесь мне очень нравится жить. Нравится так, как никогда не нравилось в Пакистане.
Сикандер, виски есть и в Лахоре.
Ответ отца был быстр и краток:
Фатима, не надо, пожалуйста. У нас гости.
Я посмотрел на Латифа он посмеивался. Родительский обмен колкостями ничего нового собой не представлял: даже я не впервые видел, как Латиф при этом веселится.
Конечно, и здесь есть приятные моменты, сказал он, глянув теперь на собственную жену. Прежде всего свобода если у тебя есть деньги.
Здесь деньги иметь не вредно, заметил отец.
Не вредно? переспросил Латиф. В этой стране быть бедным преступление. Я вижу, как здесь относятся к черным. Вижу, что им приходится терпеть. И тогда складывается совсем другая картинка здешней жизни.
Это верно. Если нет денег, то тут нелегко, но здесь ты хотя бы можешь их свободно зарабатывать. Сколько можешь. Сколько хочешь. И без необходимости кого-нибудь для этого обманывать.
Когда я вижу, что творится с нашими братьями в Афганистане, мне свободы быть богатым недостаточно.
Дело не только в деньгах, ответил отец. Работу, которую я здесь делаю, там, на родине, я бы делать не мог, и ты это знаешь. Там нет нужных лабораторий. Нет нужного менталитета. Там, на родине, если чего нет в книгах, то для людей оно не существует. Нет инстинкта творчества.
Латиф кивнул:
Но я не занимаюсь научной работой. Единственное, что я делаю хорошего, это то, что делаю для бедняков в Пенсаколе.
А как же твои дети? спросила Анджум с неожиданным напором. Метнула вопрос как камень из пращи.
Латиф выдержал взгляд жены в течение достаточно неловкой секунды, но потом ответил спокойно:
В Пакистане они будут жить не хуже, чем жили бы здесь. Даже лучше. Меньше сбивающих с толку моментов.
Анджум отвернулась, проводя изнутри языком по поджатым губам.
Младшая дочь Хафса, поклевывая макароны с сыром, которые моя мать для нее сделала, сказала звонко:
А я люблю Пакистан. Там все с виду одинаковы. Все как мы.
Мои родители засмеялись. Я перевел взгляд на Рамлу. Из-под зеленого головного платка с одной стороны выбился тонкий завиток русых волос. Она сидела, выпрямившись, прижавшись к спинке стула, отодвинувшись от стола. Отец обернулся и к ней:
А ты как, Рамла, бети? Что ты думаешь? Как тебе жизнь в Пакистане?
У нее лицо наполнилось тревогой, губа задрожала. Девочка беспомощно посмотрела на мать и вдруг взорвалась криком:
Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Спрыгнув со стула, она унеслась вверх по лестнице.
В последовавшем молчании Анджум послала Латифу гневный взгляд. Он этот взгляд выдержал, потом спокойно встал, шагнул прочь от стола и направился вверх по лестнице за дочерью. Потом, через много лет после того, как Аваны вернулись из Америки в Пешавар, я узнал от матери, что главный повар имения семьи Латифа в Северном Пенджабе был застигнут, когда прижимался ртом к интимным частям этой девочки. Не знаю, когда это раскрылось, хотя подозреваю по тогдашней вспышке Рамлы, что развращение в тот момент уже началось. Что случилось с поваром, я не знаю, хотя вполне могу себе представить, как Латиф ломает ему шею с хрустом сухой веточки.
Джихад
Больше мы их в Америке не видели. Война с Советами той зимой усилилась, и весной 1983-го Латиф, как и обещал, перевез семью в Пешавар. Сперва они жили у его брата, потом обзавелись домом на западной окраине города. США тем летом удвоили свою поддержку афганцам, и Пешавар купался в долларах. Американцы предложили оплатить для Латифа строительство новой клиники от и до при том условии, что в ней будут также лечить раненых моджахедов из-за границы. Деньги ЦРУ, сказал отец. Латиф получил достаточно, чтобы устроить учреждение, в этих краях невиданное, где мог помогать бедным, лечить раненых моджахедов и обучать санинструкторов для помощи солдатам на поле боя. Но, видимо, эта клиника функционировала не только как медицинский центр. Ходили слухи, что задняя комната второго этажа этого двухэтажного здания из кирпича и бетона служила в Пешаваре главным местом встреч между американской разведкой и лидерами афганских племен, ведущих войну с советскими войсками. Ясно, что Латиф в конце концов делал все, что мог, только сам не уходил в афганские горы с автоматом, для битвы с русскими неверными.
Сам он оружия не взял, но его сыновья-близнецы в конце концов это сделали. В восемьдесят девятом, когда на удивление всему миру моджахеды взяли верх и советские войска стали уходить из Афганистана. Но битвы не заканчивались на этом: Россия и США продолжали вести войну чужими руками еще три года с различными посредниками, и сыновья Латифа оба вступили в бой под знаменами американцев. Деньги на этот конфликт добывались выращиванием опиума под логистическим руководством американской разведки. Один из близнецов, Идрис, был глубоко вовлечен в производство этого наркотика и к середине девяностых скончался от передоза. Второй, Яхья, делал карьеру в достаточно сложной командной иерархии, сумел создать тесные отношения с полевыми командирами, которые пробились к власти в эпоху «Талибана». Когда мы приезжали в гости в девяностом, Анджум приезжала из Пешавара с нами повидаться, и я ее едва узнал. Прошло всего семь лет, но ее молодость исчезла начисто. Под белой шерстяной шалью, обернутой вокруг тела и почти полностью закрывающей голову, когда-то русые волосы стали полностью седыми, лицо осунулось, глаза запали. С ней были Рамла и Хафса, обе в хиджабах, и эти, вроде бы, процветали. Рамлу приняли в медицинскую школу, и занятия должны были начаться осенью. Хафса, пятнадцатилетняя, очень надеялась на ту же судьбу. Если девочки скучали по Америке, то вслух этого не говорили, хотя ясно было по вопросам Рамлы насчет нового альбома New Kids on the Block и новых серий «Дорогая, я уменьшил детей», что она еще погружена в американские переживания. (Это было до эпохи интернета).