Яволь (так точно)! прокомментировал по-немецки Смекалин и пошёл к окну, за которым послышался звон и гром оркестра.
Высунувшись наружу, он оценил прекрасный вид, открывающийся со второго нашего этажа, словами Ивана Грозного из комедии Гайдая:
Ляпота! Красота-то какая!
Но, в отличие от царя-батюшки, курсант ещё и плюнул вниз.
Смачно так плюнул.
Ё.. твою, сука, мать! донёсся снизу, прямо с парадного крыльца казармы, грозный рык нашего комбата майора Никишина. Какая бл..дь сука там харкает? Щас кадык, сука, вырву!
Выглянув из-за шторы, я увидел здоровенного нашего комбата, отряхивающего фуражку.
«Пиз..ц!» сообразил я, задницей почуяв приближение пушистого лохматого зверька.
Входная дверь между тем уже тряслась и стонала под напором злобного обиженного майора.
Не сумев выломать дверь, Никишин отбежал на дорожку перед казармой и взревел на весь огромный плац:
Убью, сука! Вылезай, бл..дь, твою мать!
А в ответ, естественно, тишина.
Курсанты, скучающие на плацу, как по команде развернули свои головы в сторону нашей казармы. И притихли, ожидая развязки.
Знали ведь о крутом нраве и гневливости нашего комбата.
Комбат между тем разорялся ещё круче:
Если ты, сука бл..дь, мужчина, покажи свою поганую морду!
Смекалин, естественно, показывать свою толстую и совсем не поганую морду не собирался.
Комбат, ревя как разъярённый бык, приказал ещё раз:
Покажи, сука бл..дь, свою поганую морду! Или ты, бл..дь, не мужчина?
Смекалин, конечно же, был настоящим мужчиной.
Окно второго этажа с треском распахнулось, и огромный училищный плац содрогнулся от дружного жеребячьего ржания.
В окне красовалась морда, одетая в противогаз.
Дежурный по роте, бл..дь! Ко мне! взревел разобиженный общим ржанием комбат.
И что прикажете мне делать?
Выскочив на крыльцо, я чётко доложил:
Товарищ майор! Дежурный по роте курсант Ильин по вашему приказанию прибыл!
Комбат, прыгая через пять ступенек, ворвался на второй этаж:
Кто, бл..дь, харкал? Ты, бл..дь, в противогазе был? в моё пузо упёрлась мокрая от харчка фуражка Никишина.
Никак нет, товарищ майор! ответил я, оглядывая пустую казарму. Смекалин, естественно, испарился.
А кто, бл..дь, тогда? рыкнул майор.
С тоской оглядывая сумрак казармы, я углядел ответ:
Так вон окно открыто! На другой стороне казармы. Какой-то курсант сидел там. Он и плюнул. А потом выпрыгнул из окна!
Подскочив к окну, Никишин выглянул наружу.
Выматерившись для успокоения души, он поднял с пола сумку от противогаза:
Понятно, бл..дь, кто сука харкал!
Но, вчитавшись в бирку на противогазной сумке, майор икнул:
Как Лавлинский? Старшина, бл..дь, что ль?
глава 19
Шипр для генерала
Генерал, прибывший проверять боеготовность нашего училища, отличался не только виртуозной матершинностью, но и ностальгической нежно-поэтической чувствительностью.
Глядя, как старый боевой генерал, сидючи за нашим курсантским обеденным столом, поглощает мерзкую склизкую перловку, я топорщил свои казачьи усы:
«Жрать же невозможно эту дробь-шестнадцать! Никто не жрёт, а генералу нравится! Как его понять?»
Точно так же удивлённо топорщил длинные усы и наш бравый старшина Лавлинский, занявший окоп по соседству.
Обычно старшина столовался за отдельным столиком, но сегодня, как говорится, положение обязывало.
Проверяющий, откушав мерзопакостной перловки, должен был проверять казарму нашей восемнадцатой роты.
Пока генерал, щурясь от наслаждения и смачно причмокивая, поглощал дробь-шестнадцатую, вспоминая свои давние курсантские похождения, Лавлинский шепнул мне на ухо:
Каптёрщик! Раздобыл «Шипр», твою мать?
Добыл-добыл! успокоил я старшину. Коля Пшеничный выделил от щедрот своих. У него, единственного, «Шипр» оказался. Еле-еле уговорил отдать. Куркуль, его мать!
Коля Пшеничный, хоть и был моим другом и земляком, но личные интересы всегда ставил выше казарменных. Поэтому отобрать у него дефицитный в советское время одеколон было практически невозможно.
Но мне, как лучшему другу, Коля пошёл навстречу:
От сердца отрываю!
После вкусного обеда по законам Архимеда, как говорится, положено поспать.
Но генералу не терпелось матюкнуть какого-нибудь комбата или, на худой конец, старшину, «допустившего бардельеру и разврат в казарменном помещении».
Однако наша казарма не дала генералу ни малейшего шанса матюкаться и злословить.
Надраены, как у кота яйца! топая ногой по блестящему паркетному полу, по-детски возрадовался проверяющий. Молодец, старшина! Хвалю за службу!
Служу советскому союзу! по-урядницки рявкнул сияющий Лавлинский.
Генерал, повернувшись к многочисленной разнопогонной свите, тыкнул длинным пальцем в потолок:
Вот он, настоящий армейский порядок! Учитесь!
Затем, повернувшись к сияющему как медный самовар старшине, самодовольно пророкотал:
Чем ещё удивишь старого солдата?
Наш бравый старшина знал, чем таким особенным можно удивить старого генерала.
Дефицитнейшим зелёным «Шипром», вот чем!
Нигде, ни в одной казарме училища такого страшного дефицита не было.
И только бравый наш старшина расстарался, добыл.
Потом и кровью добыл!
Не может быть! удивился проверяющий.
Так точно, есть! подтвердил Лавлинский, бросив настороженный взгляд в сторону бытовой комнаты.
Там, держа раскалённый шипящий утюг, друг мой Коля Пшеничный весьма усердно изображал курсанта, готовящегося к заступлению в наряд.
«Всё нормально! Шипр на месте» подумал я, выглядывая из каптёрки. «Ай да Коля, ай да сукин сын!»
Генерал, пощупав на прочность флакон волшебного изумрудного зелья, восторженно рявкнул:
Лучшая рота училища! Даже «Шипр» есть!
При этом проверяющий поднёс флакон к лицу и, радостно смотрясь в зеркало, несколько раз усердно пшикнул.
Лучше б зеркала наше разбилось заранее!
Красное лицо генерала окрасилось в зелёный мерзкий цвет, а улыбка медленно сползла с его начинающих материться губ.
И сразу же стёкла казармы чуть не вылетели от мощнейшего дикого рёва, напомнившего рёв взлетающего бомбардировщика:
Старшина, твою мать!
Ни старшины, ни его матери в казарме не было.
След его, что называется, давно и безнадёжно простыл. Причём самым невероятным тайным образом.
Я же, захлопнув дверь каптёрки, восторженно констатировал:
Ай да Коля, ай да сукин сын! Вместо своего личного одеколона залил в пузырёк смесь воды и зелёнки! Полгода назад изобрёл такой способ обмана проверяющих. Но я тогда лишь посмеялся.
Зря, как оказалось, смеялся!
глава 20
Украли дочку!
Майор Пшеничный, завершив дела в Старгополе, благополучно уехал в родной наш Волгоград.
Ну а мне оставалось возвращаться в унылую погранобщагу.
Углядев в мрачном коридоре соседа, сержанта-контрактника Лёху Фомина, я потряс перед ним шоколадкой:
Где твоя дочка? Подарок ей принёс!
Лёха глянул на меня как-то странно. И невнятно промычал:
Тудой пошла!
Куда тудой? не понял я юмора. Тогда шоколад подарим Лебде!
Лебдя, трёхлетняя дочь капитана Лебедева, стояла в мрачном коридоре и ожидала конца родительской драмы.
Нервозность драмы сочилась сквозь дверь комнатушки давно:
Козёл! Трахаться и жрать только приходишь!
Лебдя, привыкшая к ежедневному воспитательному процессу, нисколько не обращала внимание на звонкий злобный ор, несущийся из-за хлипкой двери их комнаты.
Посмотрев на кучерявую малышку, я протянул ей шоколад:
Очень вкусно! По-туркменски это: «Орян тагамлы, леззетли!» Ну, повтори! Тагамлы!
Пока Лебдя торжественно гремела обёрткой, я опять начал дразнить Лёху:
Куда девал дочку! Без шоколада осталась!
Куда девал? эхом откликнулся чёрный мрачный коридор.
Куда, сука, дочку девал?! злобно прошипела жена Лёхи, материализовавшись позади меня с кастрюлей в руках.